Поголовье ласковых телят
#новые_критики #новая_критика #альтерлит #ципоркина #колобродов #прилепин
О критике Алексее Колобродове я только одно и слышала: он-де верный друг Захара Прилепина, и без того окруженного верными друзьями в три ряда. Ну не судить же о человеке по тому, что он составил из сетевого сора комплиментарно-имиджмейкерскую компиляцию под названием «Захар» и счел это книгой? К тому же современный критик чаще всего так себя и ведет: говорит одно, делает другое, рекомендует третье, а цитирует вообще что попало.
И при этом всегда необыкновенно ласков. Ну совсем как теля из пословицы, которое двух маток сосет. Проблема у теляток-критиков та же, что у героя пьесы «На всякого мудреца довольно простоты» Мамаева: «Легко сказать: писать! На это нужен навык, нужна какая-то сноровка. Конечно, это вздор, но все-таки нужно. Вот я! Говорить я хоть до завтра, а примись писать — и Бог знает что выходит». Так и у них: критиковать надо, а боязно. Вот и изворачиваются все на один манер.
Нынешним критикам, например, свойственно всех рядить в «Толстоевские» и ждать от обласканных и облайканных того же. В сетературе это называется «обмен рецками». Примитивные существа, не могли назвать как-нибудь поизящнее!
Сценаристка, назначенная романисткой О. Погодина-Кузмина сравнила роман Дениса Епифанцева «Участники» с «Бесами» Достоевского — а Колобродов подхватил. И донес бы до читателя свое согласие, кабы не был внутренне не согласен. Оттого и начинает проговариваться, как, впрочем, и все они: «…большинство персонажей если не убедительны, то типологически как минимум достоверны». О чем это? Что значит «достоверны типологически»— существует, мол, такой типаж? Так ведь не типажами, а персонажами сюжет деется.
А дальше и совсем хорошо: «…проект революции в Москве, развернувшийся ближе к финалу, как-то ну совсем уж беден социальными и психологическими мотивациями (тут аналогия с “Бесами” начинает хромать и сыпаться). Возможно, Денис решал иную задачу — дать манипулятивный, но и мотивационный (“идем к нам, умным и красивым!”) коллективный портрет условной оппозиции». Как же это перевести на наш, человеческий язык с языка восхвалитиков, господа хорошие? Книжка развалилась к концу, потому как образный ряд составлен из картонок, которые действуют, безвольно вися на ниточках — автор не дал им ни характера, ни мотива, не вразумил, «недосоздал»?
Похоже, в наши дни наипервейшее умение критика — выражать неприятные истины «изячно», дабы никого не обидеть. Критик не замечает, что теряет умение критиковать, подменяя умением облизывать, и как минимум двумя способами.
Кумира он облизывает самозабвенно, безоглядно, не позволяя себе усомниться в таланте и добродетели кумира. Здесь никакое преувеличение не срамно:«Иногда кажется, будто “Санькя” и “Обитель”— это наши, случившиеся наконец русские “Илиада” и “Одиссея”, о которых воспалённо мечтал Николай Гоголь».Между темпосле возведения автора в Гомеры-Достоевские с того и требовать начинают… сответственно. Как, впрочем и с этих, кои пишут книги, каких никогда раньше не было, если не считать уже написанные.
Приведу для сравнения фрагмент из «Антипутеводителя по современной литературе» Романа Арбитмана о романе «Обитель», где даны некоторые перлы Гомера нашего Достоевского: «“Всем своим каменным туловом”, “бурлыкало в голове”, “горился”, “перегляд”, “журчеек”, “натуристый”, “корябистый” и пр. Неужто внутри молодого горожанина Артема скрывается деревенский старик Ромуальдыч? “Всё это играло не меньшее, а большее значение, чем сама речь” (даже первоклассников учат не путать выражения “играть роль” и “иметь значение”). “Ряд событий слипся воедино” — это как? “Рот большой, с заметным языком” — про человека говорится или про пса? “Он едва пах”, “он был старье старьем и пах ужасно” (помнится, это “пах” вместо “пахнул” доводило до бешенства чувствительного к слову Довлатова)».
Нет, нынешних не только до бешенства не доводит, но и не сбивает с избранной стези угождения сильным мира сего. Колобродов пишет о книге Прилепина «Terra Tartarara. Это касается лично меня»: «И важные финальные фразы: “Жизнь надо прожить так, чтобы никто не сказал, что наши цветные стёклышки, пёстрые ленточки и радужные камешки являются чепухой”». Потом, невзирая на сарказм Прилепина, на его насмешку над индивидом-аккаунтом, маленьким человеком современности, Колобродов точно так и создает образ Захара Победителя в своей книге «Захар»— из цветных стеклышек интервью, пестрых ленточек совместных мероприятий и радужных камешков фейсбучных высказываний вроде: «Яковенко, вы дурак, — соболезнует Прилепин в фейсбуке. — Но то, что свалили, — хорошо. Спасибо. Больше не приезжайте».
Все эти байки, очевидно, будучи «мейд-бай-Захар», уже чепухой не являются. Ибо какой человек! Какая глыбища! Каждый фейсбучный плевок от такого — орден. Но ведь не Захаром единым жив критик, пардон, литературный процесс.
Главное для критика суметь пройти меж струй, чтобы не показаться ни недобрым, ни невежественным. Когда нечто совсем уж «маркетинговое» выдают про роман Елизарова «Земля», Колобродов меж струй и извивается: «Издатели, конечно, чуть лукавят: “русский танатос” так или иначе прорывался в словесность, вести отсчет можно с пушкинского “Гробовщика” и “Бобка” Достоевского, была повесть прошумевшего в перестройку Сергея Каледина “Смиренное кладбище”, “Веселая покойницкая” Высоцкого, рассказ Захара Прилепина “Колеса”, из которого получился замечательный спектакль “Ты чё такой похнюпый?”».
Если это «чуть», то уж и не знаю, то такое «открыто и беззастенчиво».
Заметьте, я не предлагаю заменить определение издательского поведения на «нагло врут». Я всего лишь недоумеваю при виде неиссякаемой, непрошибаемой угодливости некоторых, гм, профессионалов. Колобродов смело берется за оправдание друзей и коллег, какой бы дурью они ни маялись.
«Я, было дело, советовал Ольге дать “Урану” подзаголовок “исторический роман”. Имея в виду, главным образом, не хронологическую подкладку и реально действовавших там персонажей, но сильное и точное чувство историзма, ощущение Истории как субстанции метафизической — интерьера и повседневной рабочей лаборатории Господа Бога». Меня, как историка, восхищает намерение назвать историческим метафизическое. И реально не существующее, ни в какие рамки не впихуемое, как ни мудри.
Однако Колобродов определенно верит в силу смазки и ласки. С ними, по его мнению, всё упихнешь: «…уверенно скажу, что “Уран” — первый русский настоящий постмодернистский роман. Который может остаться в подобном качестве и последним/единственным». После такого обещания хочется перекреститься обеими руками и потребовать с г-на Колобродова обещания, что будет именно так — но мы же видим, чего стоят его обещания и утверждения…
По мнению критика, все дело в том, что тренд-мейкеры, в отличие от возвысившейся до лаборантки Господа Бога Погодиной-Кузминой, как не понимали, так и не понимают, что такое постмодернизм: «Им казалось, что постмодернизм — это когда про вождей, про человеческие отправления и выделения, про секс и снос (крыши) и вообще, чтобы было смешно». А в «Уране» ж ничего такого не было. Не было ни про отправления с выделениями, ни про вождей, ни смешно — и все, кому стало смешно, не в счет. Подумаешь, читатели. Свои-то хвалят! И не смеется никто. Ну почти.
Критик Колобродов делает все, чтобы не ушел от него обиженным ни автор, ни авторка. Как бы помягче сказать об этой категории пишущих, чтобы феминистки не встали на дыбы — вроде той дамы (мужчины? трансмужчины? трансавторки?), о которой Колобродов тоже пишет много хорошего. Ласкового.
«Упырь Лихой…в романе «Славянские отаку» выступает колумбом новых социально-бытовых материков. Существующих и по собственным беззакониям функционирующих». Вот у нас уже и Колумбы новые материки открыли и «новую неутешительную антропологию», по критику Колобродову, представить норовят… «Кажется, группового портрета виртуальных комьюнити и сетевых групп у нас еще не было в романных форматах».Вот и очередное «такой книги еще не было».
«Чуть лукавит» ласковый критик. «Славянские отаку» У. Лихой — первая публикация в 2018 году; «Карниз» М. Ануфриева — 2014 год. И то, и другое написано именно по сетевым группам и виртуальным комьюнити. Мария Ануфриева едва ли не слово в слово переписала пару сетевых статей на тему «Какие бывают лесбиянки» в свой роман; Упырь Лихой частым гребнем прошлась по слэшным фанфикам на фикбуках, АОЗ и прочих складах фантазий на тему гейской жизни и любви. Приведенные мною некогда для сравнения цитаты из никому не известных «ориджиналов», то есть фанфиков с оригинальными героями, так совпали со стилем, тематикой и образами писательницы, что их так и цитировали — вместо ее фраз. Ну что поделать, коли разницы никакой?
«Автор эти новые реальности каталогизирует, а, следовательно, легализует поступающие оттуда сигналы, угрозы и эсхатологический саундчек». Вот кому, а вовсе не тонко чувствующему Кирсанову, адресует неприятный тип Базаров свое: «Об одном прошу тебя: не говори красиво». Поясните, пожалуйста, о какой эсхатологической настройке звуковой аппаратуры при чтении слэшных фанфиков (а это именно фанфики и ничего более) может идти речь? Слушающие астрал предрекают: на нас падет звезда Полынь, женщин вида хомо поразит бесплодие и настанет человечеству полный омегаверс? Так фикописцы до всех Упырей об этом писали. И пишут. И будут писать! А саундчек хлябей небесных почему-то слышится только в произведениях лауреатов с номинантами. Где справедливость, критики?
Разумеется, натужная любезность не может не вспучиться и не взорваться изнутри под давлением ранее запертого злословия. В книге «Здравые смыслы» Колобродов с наслаждением, иначе не скажешь, описывает, как Лимонов и Довлатов в бесприютном американском житье-бытье отзывались друг о друге: «Лимонов оказался жалким, тихим и совершенно ничтожным человеком. Его тут обижают… Он действительно забитый и несчастный человек. Бледный, трезвый, худенький, в мятом галстучке»; «Довлатова помню, как такое сырое бревно человека... Он обычно носил вельветовые заношенные джинсы, ремешок обязательно свисал соплею в сторону и вниз… Он умудрялся всегда быть с краю поля зрения. И всегда стоять. Именно сиротливым сырым бревном».
На следующих страницах «Здравых смыслов» сплетни совсем уж бабские, бабьими языками натрёпанные, что называется, «трусы наизнанку». И это всё пересказывается автором в качестве важных литературоведческих фактов. Вся глава оставляет ощущение, будто автору, словно Егору Глумову, вдруг надоело пресмыкаться и его прорвало. Он заговорил! Но о литературе? Нет. О запоях, о бытовухе. И весь, как выражается в своей рецензии Олег Демидов (еще один «критик-друг Прилепина»), «постоянный предмет исследования» в лице Довлатова (не «овеянный ореолом почитания», как Лимонов) растворяется в излитой на читателя «правде жизни»: дескать, у «сатирика-сплетника» «Довлатова было две страсти – литература и водка». Вторая страсть, читай, оказалась больше. Вот и все «исследование».
Такова сущность критиков, подобных Колобродову: пока их не разорвет, как ту булгаковскую гражданку, чьи щеки «будто изнутри распирало еще больше какою-то пикантной тайной, в заплывших глазах играли двусмысленные огоньки»— до тех пор вы услышите ни слова искреннего, не говоря уж о рассуждениях по делу. А искреннее слово у них не исследование, но именно сплетня. Если они сочтут кого-то «достаточно мертвым львом», они будут беспощадны. Но вот объективны ли?
Некоторые «не читающие, лишенные метафоричности мышления»люди из публики по простоте душевной не понимают: как можно извлечь что-то из критики, далекой от литературного Олимпа, зато близкой совсем к другим высотам, лихо взятым Егорушкой Глумовым и Алешенькой Молчалиным? Чтобы намыть крупицы правды из песка сплетен и славословий, надо знать материал лучше критика. Тогда можно будет заметить: о, блеснуло!
Но зачем тогда нам восхвалитики, которых время от времени пробивает на сплетню? Кой в них прок публике, которую они не то боятся, не то презирают, не то все вместе? Пишут-то все равно для СВОИХ.
