Пищеблок-2: Месть меченосцев-призраков
(Иванов А. Тени тевтонов – М.: РИПОЛ-классик, 2021)
#новые_критики #новая_критика #альтерлит #морозов #иванов #тени_тевтонов
Нашего читателя обмануть нетрудно. Он сам обманываться рад. Хорошими книгами не избалован, по этой причине не слишком взыскателен. Любой более-менее гладко написанный текст - шедевр, а уж если там есть приключения…
Неужели такое счастье еще бывает на свете? Восторженный писк раздается по всей Руси. Оказывается, мы тоже можем… написать предложение, абзац, даже закрутить сюжет.
Подобного рода литературные «победы» - отражение общей ситуации. Раньше открывали заводы и электростанции, рутинно летали в космос и бороздили просторы мирового океана. Теперь с помпой открывают душевые или скамеечки в парке.
Долгие годы жизни впроголодь отучили нашего читателя от внимательного, осмысленного чтения. Теперь он читает ушами (в смысле, готов скорее следовать за мнением публики, «света», чем за тем, что сам видит в книге), позабыв про собственный ум. А уж если на прилавки повалил литературный продукт, изготовленный по западной лицензии, тот тут здравый смысл отшибает начисто. Остается один восторг. «По мировым стандартам». Наш Эко, наш Кинг, наш Мартин. «Теперь мы как все». Путь на столбовую дорогу человечества найден.
С романом Иванова происходит нечто подобное. Опять раздается торжествующее «могем!» Вроде бы и впрямь есть чем гордиться: рыцари, нацисты, замки, подземелья, да что там, сам дьявол в качестве собутыльника. «Фауст» пополам с «Кодом Да Винчи». Ждали-ждали, дождались, когда совсем не чаяли. Грузовик с пряниками, наконец, опрокинулся. Правда, для восприятия доступна только одна половина, «Код Да Винчи». На «Фауста» мозговых веществ у публики уже не хватает, требуются авторские пояснения.
Да, Иванова можно похвалить. Наш человек всегда мечтал оказаться в замке Вольфенштайн. Или хотя бы в его окрестностях. Иванов дал людям то, что они хотели: подростковую, по сути, прозу, разбавленную для взрослости околосексуальными сценами (это когда намеки, указание на секс есть, но отсутствуют натуралистические подробности). Впрочем, будоражить незрелые умы разными намеками тоже входит в программу нынешней подростковой прозы.
Трудно отказать «Теням тевтонов» в складности. В романе, в отличие от прежних творений Иванова, все увязано более-менее логично. Ну да, это новомодный литературный пластик, которого у нас будет со временем все больше и больше (мировая тенденция). Но в отличие от опусов последнего времени пластик литературно- пищевой и нетоксичный. В сравнении с последним романом Юзефовича «Тени тевтонов» лишены занудства. В отличие от «Покрова-17» Пелевина лучше проработаны в плане деталей, композиции, в целом, более мастеровиты.
Но подивившись качеству сборки, стоит отметить, что тут и кроется основная проблема.
Не то, чтобы надо писать плохо и как попало, но складность нынче достижение непрерывного промышленного литературного литья, а не результат творческой ручной работы.
За гладкой сборкой есть риск не разглядеть внутреннее содержание, «идеи», которые нынешней миддл-литературе по рецептуре все же полагаются. Они облегченные, но они имеются.
Промчавшись вместе с Ивановым от первой страницы до последней, есть риск так ни разу и не задуматься «а это вообще про что?». С Львом Рыжковым («Зомбирующий меч и дубовая лирика писателя Иванова») произошло нечто подобное. Пристально следя за поисками вундервафли, меча Лигуэт, размышляя над степенью правдоподобия книги и описанием морального облика красноармейцев, он так и не задал тривиальный вопрос - «что же хотел сказать автор?»
С гладкостью и доступностью Иванов несколько перестарался. Сладкую авантюрную оболочку пессимистичного (другого у Иванова не бывает) смыслового ядра приняли за главное в тексте.
С романом случилась неприятная вещь: критикуемый в нем самом принцип проявился в отношении публики к тексту. Иванов как в воду глядел: «Бывают люди, которые до старости – дети. Верят в рок, в древние заветы, в заколдованные короны и рыцарские мечи… В тысячелетний рейх».
Многие, я думаю, и впрямь поверили: «Тени тевтонов» - книжка про осаду крепости, про то, как ловили отсиживающегося в бункере гауляйтера, ну и про поиски чудесного меча, само собой.
Но здесь у нас не чистый жанр. Для последнего Иванову потребовалось бы развивать приключенческую интригу в полную силу. А тут брошено на полдороги, не доведено до конца. Жанр требовал бы жестко определиться: будет ли у нас здесь история меча или история погони за последними нацистами. Смешение приключенческой литературы и боллитры позволяет, как не усердствовать с сюжетными поворотами, так и не сильно грузить публику «идеями».
В текстах литературы среднего порядка нынче требуется «два в одном» - остросюжетность и, определенной степени, глубокомысленность. Это такие книжки, где нужно соблюдать баланс между развлечением, поучением и размышлением. Как правило, мало у кого получается. И материи разные, и спаять их воедино умения хватает не у всех. Иванов и сам на этом погорел в предыдущих романах. «Тобол» - неуклюжая склейка большого советского исторического романа с присущей ему философией прогрессорства и сценария к сериалу, где надо быть поближе к условной «Рабыне Изауре». «Пищеблок» помесь книжки про вампиров и псевдопионерской повести, где уже из одного этого жуткого сочетания должна была получиться убедительная антисоветская и антикоммунистическая пропаганда.
В «Тенях тевтонов» дело, наконец, пошло на лад, отторжения ткани не наблюдается: говорим нацисты, подразумеваем - тевтонцы, говорим тевтонцы, подразумеваем - нацисты.
Но и здесь не обошлось без огрехов. Иванов слишком заразвлекался, облегчил общую конструкцию. В результате исходный месседж писателя затерялся где-то в нацистско-тевтонских подземельях.
Вне всякого сомнения, Иванов искренне увлечен картинками рыцарства и антуражем Пиллау в духе «Секретного фарватера». С явным удовольствием в средневековой части романа он нагромождает сказания, байки, легенды, расцвечивая ими суровую тевтонскую действительность.
Но главное в его романе все же не это. Иванов написал не только приключенческий роман для повзрослевших подростков, но и, как это принято в нашей боллитре «слово о законе и благодати».
«Тени тевтонов» - роман, выполненный в эстетике набирающего моду историко-назидательного жанра (Водолазкин, Юзефович, Идиатуллин). Перед нами снова поучительная история, сокрытая под авантюрно-мистическим действом.
Как и у всех - работа со временем. Тема времени в этом сезоне весьма популярна.
И сразу же мелкая придирка по этому поводу. Ориентироваться во временном потоке «Теней тевтонов» читателю все-таки сложновато. Повествование нелинейное. Поэтому здесь были бы вполне уместны привычные, пусть и изрядно надоевшие временные маркеры современного бестселлера: «апрель 1945 года», «неделю назад», «пять часов спустя». Так читателю станет более понятно, в какой временной точке он сейчас находится.
Да, верно пишут многие, средневековая и нововременная (1945 год) линии в романе увязаны и запараллелены. Об этом говорит и сам автор. Но при этом они, в сущности, глубоко различны. Средневековая в книге и впрямь закольцована, а вот с современной, да и вообще реальной, а не отягощенной разного рода мифами, не все неясно: «Прошлое было таким же неизвестным, как и будущее… Стихия истории свое движение не объясняет».
Подобно Водолазкину в «Оправдании острова», Иванов в «Тенях тевтонов» играется в особенности средневекового мировосприятия. Средневековая, легендарная линия устроена телеологически, как и положено мифу. Действия в ее рамках подчинены року, Судьбе. Поэтому здесь по большей части господствует фантазия. Рассказ о проклятом мече-кладенце, суккубах и прочих чудесах, я бы рекомендовал воспринимать с изрядной долей скепсиса.
Давайте включим здравый смысл на секунду: что это за Князь мира сего, который не может вернуть себе то, что ему принадлежит? Что это за всеведающий Бог такой, вне зоны доступа которого легко оказаться, схватив в руки дьявольский меч? Не мешает припомнить и широко известную репутацию Врага человеческого как отца лжи (и, по Иванову, всяческих идеологий). Уже только по одному этому ясно, что средневековую линию романа не следует воспринимать слишком уж прямолинейно. Тут с нами черт играет, бесовское наваждение, разводилово под видом высокой рыцарской поэзии.
Послевоенная реальность развивается иначе, ход времени здесь определяют люди и непредвиденное стечение обстоятельств.
Но историю, большую, государственную, и маленькую, частную, всегда можно переписать и подогнать под любую схему. Было бы желание. Вот и польский «Доцент», озабоченный поиском проклятого меча, лишь сбивает с толку читателя теологической интерпретацией послевоенных событий. А оснований верить ему нет. Если подумать, натяжки слишком уж велики.
Все это работает на вшитую в книгу мысль Иванова: люди при желании могут сделать убедительным что угодно. Воля, сила веры способна преодолеть здравый смысл и трезвость восприятия. Так возникает тема новой мифологии, получившей законченное выражение в больших идеологических системах XX века.
Центральная задача романа Иванова все та же, что и в «Пищеблоке»: борьба с бесчеловечными, вампирскими идеологиями, пожирающими человеческое в человеке, разоблачение умственных заблуждений-фетишей. Последние в тексте представлены в двух разновидностях: мистико-конспирологические (религиозные, если хотите) и политические, спекулирующие на былой символике могущества и мистического первородства (нацисты, как наследники тевтонов).
Меч Лигуэт в романе - предмет реальный (ржавая железка) и символический (легендарный артефакт, метафора, синоним одурманивающей идеологии). Это вполне соответствует двум пластам книги – действительному и мистическому, легендарному, метафорическому.
Вся рыцарская половина книги – реальность, преломленная в мифологическом сознании, область преданий, подпирающая бесконечное топтание вокруг выдуманных и надуманных «традиций». Подлинная история проще и скучнее. Но и ее с легкостью можно обрастить мифологией, превратив историю XX века в нескончаемый ужас. От него-то от преданий старины глубокой, способных незрелые умы превратить в фанатиков и предостерегает нас Иванов.
Береги себя, не сотвори себе идолов из любой идеологии. Откажись от ненависти и мести. Вот такие идеи за чередой приключений.
К этому призыву можно относится по-разному. В нем, несомненно, есть здравое зерно: наделение идеологем реальностью, обожествление их и впрямь вряд ли полезно. Месть и ненависть, да, непродуктивны. Но выплескивать вместе с водой ребенка, верить в то, что благие намерения и толерантность лишены сатанинской силы Лигуэта, способны заменить необходимые обществу идейные системы – такой же идеологический фетиш.
Современная литература вполне это подтверждает. Идеология больших дел вытесняется малыми. Призывы к духу – обращением к телу. Серьезные размышления – идеологией унитаза.
По правилам, в нынешней литературе нельзя зацикливаться только на негативной повестке. Должно быть что-то ей в противовес, светлая сторона, так сказать. Ответ здесь известный – любовь, семья, секс.
Но разыграть эту карту в «Тенях тевтонов» убедительно, развернуто по какой-то причине не получается. Может, индивидуалист Иванов не хочет полностью соответствовать прокрустовым требованиям. Может, не умеет. С любовью и семьей у него почти всегда в книжках неважно. Это пусть и попсовая, но уже не подростковая, взрослая тема.
А может быть здесь дело не в этом, а в каком-то внутреннем убеждении Иванова, что любовь в ее современной форме - это миф, расхожая романтическая сказка, бытующая в виде назойливой пошлости, ресторанной песенки, услаждающей невзыскательную публику.
Иванов допускает романтику, но не романтизм. Первое – индивидуальный поступок и состояние. Второе – уже коллективный миф и обязательная к исповеданию идеология. В «Тенях тевтонов» любовь для Иванова – камешек в шестернях сатанинской мировой истории. Ее роль негативна.
Практикуясь в разрушении мифов, Иванов попутно наносит смертельный удар самому популярному заблуждению - «любовь побеждает смерть».
Не побеждает. «Нет, сынок, это фантастика». Если бы признали это, то может быть действовали в этой жизни обдуманно, менее опрометчиво. Ценили ее, а не пропагандистские лозунги. Ведь по ту сторону нет никакой иной жизни. Поэтому мертвый солдат никогда не пробьется к своей возлюбленной. Они не воссоединятся после смерти. Смерть – ничто, конец. Но за этой печальной истиной старый гуманистический поворот – узнаем, что смертны, и будем ценить, жалеть друг друга.
С тем нас Иванов и оставляет в финале книги. А между тем, перед нами тезис, нуждающийся в проверке и обосновании.
Изъян тезиса о ценности жизни и любви, поскольку они хрупки, очевиден. Как ни крути, он нуждается в подпорке в виде печей Освенцима, в каком-то постоянном напоминании о смерти. Это гуманизм, основанный на страхе.
Мы так и живем, носом в землю: боимся не то сказать, не то сделать, поднять голову, открыть рот, ступить вперед.
Разве это не есть тот самый шаг назад, о котором говорит в романе Сатана?
