ВЕНОК ИЗ ПЕТРУШКИ
(Л. Улицкая «О теле души»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2019)
#критика #альтерлит #имхоч #кузьменков #редакция_шубиной #улицкая #о_теле_души #женская_проза #сиськи #графомания
После «Кукоцкого» я старался обходить Улицкую стороной: скуловоротно скучна, десятка страниц вполне достаточно для пожизненной аллергии к печатному слову. Однако последний сборник все-таки прочитал в смутной надежде, что малая проза не столь травмоопасна. Но надежда, по верному слову Шаламова, – мать дураков.
Еще не открыв книгу, я знал, кто меня встретит: старая усатая армянка (грузинка, еврейка – нужное подчеркнуть), сла-адкая лесбийская парочка и поганое мужло – ироды и садюги, как их земля носит. Так оно и вышло: налицо и «старая еврейка с нежными усами», и армяно-азербайджанские… э-э… ладно, трибады. Впрочем, не обошлось и без сюрпризов – авторесса приветствовала меня спотыкливым гекзаметром:
«Скачут юные, сиськи которых заточены остро,
вислогрудые скачут, и сливы сосков подлетают, играя,
плоскогрудые девочки скачут, руками свой срам
прикрывая венком из укропа…»
Виноват, Людмила Евгеньевна, не уразумел: чем срам-то прикрывают, руками или венком? И раз уж к слову пришлось, венок из укропа – явная аллюзия на Сафо: ну, вы поняли. Хотя, по-моему, тут к месту был бы венок из петрушки – греческий символ траура. Неумолимо тянет к гекзаметру: бессонница, Гомер… Простите, поддамся искушению.
Скройся, читатель, атас! На тебя нынче вывалят груду
Дряблых морщинистых сисек, подобных ушам спаниеля,
Старых плешивых лобков, жеманно прикрытых укропом,
Ляжек, обложенных рыхлым, трясущимся салом,
И мертвечиной гнилой барахло это сверху придавят.
Рви-ка ты когти скорее! А я остаюсь. Я привычный.
Из чего обычно делается женская проза? Из платочков, из чулочков, из дефлораций, из менструаций. Л.У. несколько обновила стандартный набор: из лейкоза, из цирроза, из артрита, из целлюлита – возраст, сами понимаете. Но главные компоненты остались в неприкосновенности: духовно богатая дева и мужики-козлы – традиция же, начиная с графини Ростопчиной, грех посягать. Тем паче маркетологи из «Эксмо» еще три года назад предупреждали: «ЛГБТ и феминизм хорошо продаются». В «Редакции Елены Шубиной» эту рекомендацию приняли особенно близко к сердцу: тут вам и «Сад», и разные прочие «Сестромамы». И «Тело души», само собой. По самым скромным подсчетам, команда Шубиной только за последний год трижды заработала статью 20.3.1. КоАП за действия, направленные на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола. Да живем-то мы по Оруэллу: все равны, но некоторые равнее. Улицкая, к примеру:
«Долго вычищала из памяти этого мужчину с колючей щетиной и садистическими наклонностями. И поклялась тогда больше с мужчинами дела не иметь».
«Алиса поклялась, что никогда не станет, как мать, игрушкой этих животных. Она и не стала».
Хватит? А то могу продолжить.
Сраное мужло в тексты допускают нечасто. И в единственном амплуа: полпред смерти. «Дракон и феникс»: брат умершей героини привозит ковер, которым накроют гроб. «Алиса покупает смерть»: невропатолог прописывает героине, желающей самоубиться, конскую дозу барбитуратов. «Туши, туши, где их души…»: свиньи мрут конвейерной смертью под ножом мясника. «Аутопсия»: патологоанатом с некрофильскими наклонностями. С этого места подробнее – ведь незабываемый типаж. И детали на редкость аппетитные:
«Коган любил свою чудовищную работу, особенно своих своевременно ушедших мертвецов – старых, измученных жизнью, облысевших, утративших бодрую растительность в подмышках и в пахах, их исхоженные стопы, шишковатые и мозолистые, обвисшие груди и мошонки».
Короче, ну на хрен этих членомразей, – с глаз долой, из сердца вон. Да вот ведь парадокс: вынесли их за скобки, помножили на ноль, – и писать тут же стало совершенно не о чем. Без мужика-козла наступает энергетический кризис: нет топлива, чтобы запустить заглохший мотор феминистской прозы. Приходится прибегать к суррогатам, к искусственной невротизации. Жила-была одна баба… а дальше что? Пожила – хватит с нее, теперь пусть помрет, что ли...
«Дракон и феникс»: «Почти два года, как напала на Зарифу эта проклятая болезнь. Сначала лечили в Мюнхене, там оперировали, потом переместились в Израиль, там проходили химию и облучение».
«Благословенны те, которые…»: «Единственная ее дочь, горячо любимая Эммочка, умерла в четырнадцать лет от острого лейкоза»; «когда жизнь Александры Викентьевны была налажена самым идеальным образом, случился инсульт, ее повезли все в ту же Боткинскую больницу, где она через несколько часов и умерла, не приходя в сознание», – прощайте же, сестры, вы честно прошли…
«Ава»: «Купили маленького серого пуделя Брома. Через месяц он заболел чумкой и, несмотря на старательное лечение, скончался», – пошто вы, тетенька, животину тираните?
Согласен, для веселия планета наша мало оборудована. Но когда в репертуаре всего один номер, пусть и смертельный, оскомина наступает безотлагательно. Хотя авторесса честно пыталась разнообразить фабульную монотонность за счет по-детсадовски наивной мистики. «Aqua allegoria», к примеру: Соню бросил муж, ж-жуткий тип – жареное мясо любил. После развода счастливая Соня перешла на яблочную диету и превратилась в яблочную же листовертку. И к чему мне это рассказали? – не ешь, Аленушка, листоверткой станешь?
Ничуть не меньше озадачивает паралогическое, на грани идиотизма, мышление героев. Зарифа на смертном одре приглашает умную (конечно же!) еврейку, чтобы расспросить, что такое интеллигенция. Людмила Евгеньевна, простите, кто у нас при смерти – бизнес-вумен с бульдожьей хваткой или Васиссуалий Лоханкин, озабоченный трагедией русского либерализма? Алиса откладывает барбитураты до поры до времени, будто и нет у медикаментов срока годности. Вера Иванна чуть ли не силком выдает дочь замуж за иракского курда, а потом целый год прячет от нее письма мужа. Хотя улицкие герои избытком логики никогда не страдали: Кукоцкий, помнится, не щадя живота и глотки, требовал разрешить аборты, – нет бы о контрацептивах позаботиться придурку…
Но что бесповоротно ставит в тупик – идиостиль лауреата дюжины литературных премий и кавалера трех орденов. «Она погладила подругу по подвернувшейся шелковой ноге», – никак растяжение голеностопа? Нет, нога под руку попалась. Подвернулась, значит, ага. «Она была сухарь, ничего не любила, кроме жукастых букв восточных языков», – та-ак, придется заняться лингвистикой. Суффикс «-аст» имеет значение избытка: глазастый, ушастый и проч. А что такое «жукастые буквы», – воля ваша, не ведаю. «Сплющенная с боков женщина с целеустремленной грудью», – цирк уродов приехал? «Мозолистые, обвисшие груди», – мозолистые? Господи, прости, примири, укроти!
За стилистическими чудесами непременно жди какой-нибудь убойной пошлости мощностью 20 килотонн в тротиловом эквиваленте. Примета верная, неоднократно подтвержденная всеми, от Прилепина до Самсонова. Так и есть, дождались: «Упитанные груди лежали, не вполне умещаясь, в ладонях, а измученный жезл пробил так долго не сокрушаемое препятствие». Беда одна не ходит: «Навстречу друг другу рванулись два чистейших потока – один из священной вязкой жидкости, содержащей начало жизни, и второй, вода приветствия, приглашения и принятия». Вот кому лавбургеры писать! Стил и Картленд, садитесь! – обеим по двойке.
Удивляться, в общем-то, нечему. В недавнем интервью «ВопЛям» Улицкая категорически заявила: «Графомания – первое и необходимое качество писателя». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Горечью пьяной Фалерна стакан мой наполни, Евтерпа,
И в овощной за петрушкой сгоняй – понимаешь, гречанка?
Сиськами тут не тряси, не до них: депрессуха накрыла…
