Константин Уткин «Брат-критик рубит, колит, режет…»

 

«Брат-критик рубит, колит, режет…»

 

#новая_критика #обзор_критики #боллитра #легкая_кавалерия #нейминг #заумь

Вот у нас есть люди, условно называемые писателями. Вот есть люди, условно называемые графоманами. Есть такие, которые всю жизнь балансируют на тонком гребне между теми и другими и никак не свалятся. Есть чудовищное пространство, не регулируемое ничем, кроме народного вкуса – который весьма относителен.

А вот – посмотрите – тоненькая, жиденькая, почти незаметная прослойка называется: критики. Это люди, которые должны дружески журить писателя за ошибки и снисходительно хвалить за удачи. Которые должны рассказывать массам, что хорошо, а что плохо. Которые должны иметь такой авторитет, чтобы одно слово ставило крест на карьере неосторожного беллетриста. И, соответственно, другое слово поднимало в благодатные выси, окропляемые щедрыми гонорарами по разросшимся тиражам.

И, само собой, критически настроенные господа и дамы стоят этаким монолитом на защите прекрасного, доброго, вечного, не пропуская к окормляющему их народу никакую пошлость и грязь.

А теперь давайте снимем розовые очки и поглядим на этих господ поближе – с вашего позволения, я не буду указывать фамилии, лишь буду делать тонкие намеки, не по страху своему, а токмо из соображений беспристрастности.

Для начала критиков можно разделить на группы и подгруппы, на классы и подклассы, на теоретиков и практиков. Само собой, деление это будет во многом условным, то есть не признанным самими критиками. Ну да ладно, мне не привыкать.

Первая группа – или вид, если хотите – это самые счастливые, признанные и доброжелательные товарищи. Те, кто обслуживает боллитру. Доброжелательны они не по склонности характера, а по правилам игры, в которой участвуют – беспристрастная критика вредна для продаж, поэтому они занимаются пристрастной, точнее, комплиментарной критикой. Им в голову не приходит, что комплименты, какими бы они приятными не были, не являются критикой по сути – а если такая крамольная мысль разрушает устоявшийся миропорядок, то ее изгоняют мокрыми тряпками. Они могут называть себя рекомендательными критиками, например, и с упорством маньяка гнут одну генеральную линию партии – все, на что упал взгляд критика, хорошо. Яркий представитель – Г.Ю. Сия достойная дама обладает недюжинным интеллектом и умением донести свою мысль коротко и ясно. Это хорошая черта у критика. Когда я назвал Гл. голимым графоманом, она ответила мне в тон, но несколько неожиданно для признанной критикессы: «Что за чушь!»

После прочитанных водопадов сладеньких похвал из ее уст конкретика меня обезоружила. Когда оппонент заявляет так, спорить дальше бессмысленно. Он тебя добьет на своем уровне. Это мастер.

В принципе, понять их, конечно, можно – боллитра кормит своих нукеров, следит, чтобы жировая прослойка на боках не истончалась, чтобы глаз горел и пальцы бегали. Они честно отрабатываю корм, и, в общем, с этой стороны никаких претензий быть не может – у всякого свое рукомесло. Беда в том, что они кучку дерьма без всяких сомнений назовут «субстратом для драгоценной ископаемой смолы» и многословно докажут свою правоту. И, что самое страшное, неискушенная публика поверит авторитету. Придворные критики умеют плести словеса так, чтобы было красиво, без ненужных умствований, которые отпугнут читателя.

Вторая группа – умные критики. Для которых литература – квинтэссенция субдермальной окказиналистики, интегрированная в эгоцентризм индивидуальных архетипических секулятивных транзакций, в котором коллективное бессознательное несет черты метамодернизма, а метамодерзним… Ладно, скажу проще - трансмутационный анализ психологических единиц базируется на банальных трансверсиях.

Понятно, да? Непонятно? Ну, это неважно. Их все равно никто не читает, никогда не читал и читать не будет. То есть, конечно, хрономорфные клаузулы пространственного топа интересны – но очень, очень узкой прослойке людей. Они говорят на своем языке, они друг друга понимают, друг другом восхищаются, поддерживают нежно друг дружку. Это такой маленький и весьма уютный мирок в литературе. К слову, они пользуются некоторой популярностью среди писателей. Никто не против получить щепотку агностуры горькой в рецензию, чтобы читатель поскреб репу и сказал – да, эк завернуто, значит, умная книжка!

Единственное – я пока не видел критиков подобного рода, разбирающихся в литературе. Вот такой вот парадокс. Они ее любят, они подкованы теоретически, они могут громоздить изощренные лингвистические объемы – но для них литература не колдовство, а детский конструктор на шурупиках. Это они обосновывают всяческую мертвечину вроде Пригова и Рубинштейна, всякую кедровскую бредятину, черные квадраты и прочую отрыжку ущербного человеческого духа.

Одного такого критика я знают больше двадцати лет и нежно люблю. Хотя за всю жизнь он не похвалил ни одного хорошего поэта. Исключительно мертвечину, исключительно бездарное… смолу, исключительно не поэзию, а лингвистическое компоновки. Ну, любит он их, что поделать. Точнее – свое проявление, свою способность умно описать то, что двух слов не достойно.

К слову, популярность подобной «литературоведческой» практики проверяется просто. В «Маске» я использовал несколько предложений с несуществующими словами – просто  глаза к потолку поднял  выдумал сходу. Кто-нибудь это заметил? Нет, никто. Поэтому метод умствующих критиков – не наш метод.

Следующую группу я бы назвал «неймингисты», или – субъективные критики. Они очень трепетно относятся к неймингу, а когда подозревают других критиков в использовании этого… мдя… термина, начинают топать ножкой, пушить губки и кричать – не тырь нейминг! Не тырь нейминг!! Злой, злой, злой!

Поэтому, запомните – страшнее греха, чем стырить щепотку нейминга, нет. Вам все простят – и эгоцентризм, и эйджизм, и муди… в смысле маскулинность токсичную. Я понимаю, нейминг штука такая, рука сама тянется уложить ее уютно в карман, чтобы никто не видел. Но – нельзя. Будешь заклеймен и развенчан. Осмеян и освистан.

Поэтому не будем трогать нейминг и назовем тесную компашку милых людей критиками–субъективистами. Это так мило, так по-женски, так незатейливо  - спихнуть все на субъективную оценку. Что такое субъективная оценка? Писатель К. бездарь, но ни с кем не ругается. Почему бы его не похвалить? А когда  скажут, что он косноязычный тугодум, можно будет обвинить оппонента в: неумении мыслить широко, в контексте всей мировой литературы; в неспособности замечать течения и потоки, в свете которых тугодумное косноязычие называется классической неторопливостью.

Если конкуренты-критики привлекают к себе слишком большое внимания, нужно чисто субъективно объяснить, что я читать их не буду, потому что они не захотели учиться у меня масштабному полету от Овидия до Сор… (тьфу на мразь три раза и чур меня)

Самое замечательное в такой позиции – это отсутствие позиции. Критик должен обладать здоровым рвотным рефлексом, который спасет его от поглощения избыточной дозы дешевой графомании, выдаваемой нынче за литературу. Понятно, нет? Всякие жидкие матери, огурцы в анус, ссут, блюют и дрищут (простите, это не я, это писатели) – как только вы видите подобное, закрывайте бумагу и выкидывайте ее. Автор – не писатель. Даже если критик-субъективист обоснует, что тридцать три раза писатель, не верьте ему. Как умствующий критик обожает свои мертвые выкладки, так и субъективист обожает свои беспринципные виляния. Он вам обоснует что угодно – некрофилию, копрофагию, инцест и так далее. Субъективный подход, понимаете ли. Вторая стадия. Рвотный рефлекс исчез за ненадобностью. Профдеформация, понимаете ли. Не желаете ли послушать, почему в свете истории искусств поедание дерьма не только не запрещено, а даже и полезно? Нет-нет, что вы, я не буду говорить про дерьмо. Я не буду говорить про инцест. Я буду говорить про литературу – а про душистые тонкости вы прочитаете сами. Но будете уж подкованы, поэтому даже не сблюете. Но изначальный посыл – не пускать в литературу подонков – уже не работает. Их пустили, прикормили, огладили, наградили. Теперь дело за малым – оправдать. Судя по всему, получается неплохо.

Ради полноты картины стоит заметить, что иногда субъективисты взбрыкивают и начинают смехотворную войнушку против неугодных коллег. Плач по стыренному неймингу перемежается с обвинениями в искажениях текста (го…но в тексте можно исказить?).

В дело вступает Легкая кавалерия. Чуть-чуть отвлекусь. Вы представляете, что такое конная лава? Представьте – под вами слабо управляемое животное несется со скоростью за сорок км.ч., в руке – полутораметровая бритва, а впереди – такая же озверелая конница. Врезались. Кони рвут друг друга и всадников, всадники полосуют врагов клинками и все это – за несколько секунд, потому по инерции обе лавы пролетают мимо. Разворачиваются и идут второй волной – перемалывая копытами тех, кто упал. Это предел нервного напряжения, физических рефлексов и фехтовального мастерства.

А вот у нас литературная Легкая кавалерия. Инвалиды, простите, на обозных клячах. Пока раскачают мысль, пока вылезут из своих сложносочиненных доводов – объем заканчивается. Шамкают вялой жвачкой, как пенсионеры манной кашкой, что хотели – непонятно. Вроде обидеть. Ах, обидели? Ну ладно, надо же, а я и не заметил.

Субъективизмом можно оправдать вообще любой подход – заигрывание с графоманами, сдержанные, осторожные – чтобы сильно не обидеть – уколы боллитре, и наличие главных критериев. Книги делают издательствами, значит, они литература. Тексты должны приносить деньги – значит, они тоже литература. Соответственно критик-субъективист варится в соку околопремильных тусовок, кокетничает со злыми пользователями сайтов свободных продаж и свято уверен, что уж он-то про литературку знает все. Он ее, можно сказать, создает. Русла прокапывает своим неустанным трудом.

Конечно, критики-субъективисты весьма деятельны. Они читают лекции, они проводят круглые столы, безуспешно стараясь выяснить, например, «критерии талантливой прозы». Талант как критерий, понимаете ли, не канает. Вкус и трудолюбие – тоже. Неплохо бы выяснить новые критерии, в свете современной, то есть новой литературы.

Помнится, на сайте свободной публикации графоманы говорили: да кто вы такие, поэтики поганые? Вот у нас по восемьсот читателей каждый день, да по триста похвал, да еще три пуда в лифчике, а у тебя?

Теперь говорят люди, приближенные к императору – да кто вы такие, у нас – тиражи, гонорары, отряд критической прислуги, которая напишет все, что надо, тогда, когда надо и почем надо. А у тебя?

Да ничего у меня. Только любовь к литературе – к хорошей литературе, прошу заметить, а не к той, которую предлагает всесильная Шубина со своими нукерами. Ну ладно, что-то я отвлекся.

Итак, используя метафоричность – в разумных пределах – субъективных критиков можно назвать Бульваром юных дарований. Барышни с солнечными зонтиками, спущенных на щиколках носочках и толстыми томами в руках.

Шамкающая кавалерия, размахивающая палочками из инвалидных каталок – упаси Господи, я не про возраст, а про энергетику их текстов – забывающая, зачем она пишет и что.

Критику-обслугу я упоминать не буду, иначе справедливо обидятся менеджеры по продаже рекламных площадей – они, как минимум, свою работу выполняют честнее.

Все? Нет. Возьмем классика. Цитировать буду по памяти – «Окрыленный успехом Мартин направился в «Шершень», но там сидели какие-то развеселые молодые люди, настоящие разбойники, привыкшие грабить всех и каждого, в том числе и друг друга. Мартин успел поломать кое-то из мебели, но в итоге редактор вместе с корректором и агентом по сбору объявлений спустили его с лестницы. «Вот молодцы ребята, не то что эти Трансконтинентальные гниды», – пробормотал он, а сверху раздался хохот и… заходите еще, мистер Иден, всегда рады»

 Если поменять слово «грабить» на слово «высмеять» - то на арене бойцы Новой критики. Да-да, те самые развеселые разбойники, которые так лихо намылили Мартину шею.

Я бы не сказал, что труд Новых критиков очень уж приятен. Уверяю вас, нет. Читать полуфабрикат, когда эстетическое чувство, оскорбленное донельзя, орет благим матом – можно только через смех. Если же не смеяться, то останется лишь материться, а это недопустимо для критика. Мы же не только писатели, в конце концов, мы ограничены рамками хорошего русского языка, ну и правилами хорошего тона тоже.  Я не буду говорить – улыбайтесь, господа. Какое там «улыбайтесь»? Смейтесь. Может, смех остановит мутный поток недолитературы – не завтра, но когда-нибудь.

П.С. «Трансконтинентальные гниды» остались неохваченными – но представить,  о чем речь, могут многие.