МЕЛКИЙ БЕС
(А. Гутин «Я не умею плакать»; М., «АСТ», 2019)
#новые_критики #новая_критика #кузьменков #гутин #аст #графомания #русофобия #петросянщина #тухес
Сатана умер. Настало время мелких бесов.
Говорить про Александра Гутина сложно. Ибо он многолик, куда там Янусу: прозаик, поэт, публицист, сценарист, шоумен, популярный блогер и еще Бог знает кто. То мореплаватель, то плотник. Однако не это важно. Главное вот в чем: Александр Ильич – человек в некотором отношении исторический. Ни в одном собрании, где он был, не обходилось без истории.
Зимой 2016-го А.Г. на своей фейсбучной странице отматерил самарского мэра за нечищеные улицы и в одночасье стал героем районного масштаба. Ладно, этот инцидент d’entre-deux, как говорят французы. А вот уже любопытнее: два года спустя Гутин хлопотал о казахской девочке Лиоре Алиевой, у которой дифтерит, аппендицит, малярия и бронхит. Но злой доктор Айболит не спешил к несчастной пациентке, истерзанной ишемией, раком надпочечников и раком щитовидной железы, и Гутин организовал сбор средств для смертельно больного ребенка. На карту некого Виталия Цехоцкого (далеко не Алиева, как видите) сердобольные россияне перевели 295 000 рублей.
Переводили бы и дальше, не вмешайся журналист Михаил Шахназаров, который заподозрил в истории заурядный лохотрон. Как только пахнуло тюремной баландой, сигналы SOS умолкли, а Гутин переквалифицировался в жертву: «Меня развели, как и всех». Деньги, по словам Шахназарова, потерпевшим вернули. Частично.
Если бы нашим издателям ведомо было понятие «репутационные потери»… впрочем, что о том попусту толковать. «АСТ» неразборчив в связях, как пэтэушница, – рассказы Гутина издали вполне приличным для дебютанта двухтысячным тиражом.
Сочинителю все жанры покорны, от военной прозы до хоррора, однако ж лейтмотив сборника – квеч, вечный ропот богоизбранного народа по поводу и без. Чтобы вернее уяснить его природу, выслушаем эксперта: «Если бы песня Satisfaction (которая начинается словами: “Я не могу получить удовлетворение”) была написана на идише, ее первыми словами были бы “Я обожаю говорить вам, что не могу получить удовлетворение (потому что только недовольное нытье и может удовлетворить меня)”» (Майкл Векс «Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура»).
Александр Ильич чуть не надорвался, изобретая для сынов Израилевых казни еги… простите, советские. Там такие лютые макис афн тухес – страдалица Лиора тихо плачет от зависти. Дядю Эмика посадили то ли за покупку, то ли за продажу валюты. Ужас. Зяму Розенбойма вызвали в школу: его сын Миша на уроке труда вырезал из двухкопеечной монеты могендовид. Кошмар. Лева Шуйт частным порядком обшивал граждан, рискуя свободой. Вообще шок и трепет. А в чем, собственно, проблема? – статья 17 Конституции СССР разрешала индивидуальную трудовую деятельность в сфере бытового обслуживания. Тем хуже для Конституции, ведь законы жанра незыблемы:
«Когда в этой стране таки все хорошо и мирный атом, то тебе говорят: ты еврей, сиди и не лезь. И евреи таки сидят и не лезут. А зачем им лезть, если им так говорят? Мы и делаем то, что нам говорят. Но когда в этой стране случается цорес, война, засуха или прочий Днепрогэс, то евреям говорят, вставайте и идите воюйте, пашите и желательно сдохните за общее дело, вы же советские люди».
Хм. Будто и не было у нас наркома иностранных дел Литвинова, который, на минуточку, Меер-Генох Валлах, первого зампреда Совнаркома и члена Политбюро ЦК Кагановича, главреда «Правды» и министра Госконтроля Мехлиса, председателя Совнархоза СССР Дымшица, министра промышленности стройматериалов Гинзбурга… хватит или продолжить?..
Простите, отвлекся. Ведь не об истории толкуем, о литературе.
А с ней дела обстоят на редкость скверно.
Квеч написан местечковым говором, над которым публика отсмеялась еще в конце позапрошлого века, во времена Семена Юшкевича. Парадокс, но Гутин нанес идишу травмы, не совместимые с жизнью: «Койчен, койчен папиросен, туркэнэ вон рэгн нит форгосэн…» Кто сказал, что из песни слова не выкинешь? – за милую дущу выкинули половину и заменили корявыми звукоподражаниями. Поэт Хаим Яблоник на том свете ищет Фредди Крюгера – перчатку одолжить.
Русскому языку свезло ничуть не больше: «она, голая, безобразным паноптикумом стояла на подоконнике», «ряды мыслей стали осыпаться, как красиво выстроенные кирпичики карточного домика». Стилистические изыски вынуждают помянуть незлым, тихим словом Даниэлу Стил со товарищи: «Как только я увидел ее, сердце решило покинуть меня, выпрыгнув с разбега из груди, а все остальное тело накрыла зеленая волна океана ее взгляда». Хотите, чтоб от вас убрали безобразный паноптикум? – простите, но это лишь разминка. Ведь Александр Ильич только начал.
Гутинские рассказы подтверждают правоту Борхеса и Польти: фабул на белом свете – кот наревел. Все, что автор имел сказать, легко умещается на сотне страниц. Но хорошего человека должно быть много, так что готовьтесь к 400-страничному дежавю. Вам дважды расскажут про любовь с роботом: сперва Тонька замутит с андроидом Рамзаном, а потом Матвейка с гиноидом Гертрудой-88М, – и в обоих случаях односельчане придут бить окна за вопиющую аморалку. Герой дважды встретит своего двойника из военных лет. Дважды еврейский мальчик будет выбираться из-под груды расстрелянных. Дважды еврей отомстит полицаю за погибшую семью и дважды пожалеет полицайских детей – то в партизанский отряд унесет, то в дом пустит.
Кажется, до историко-патриотической темы добрались. Здесь рулит какой-то совсем уж несусветный комикс, плоть от плоти «Утомленных солнцем-2». Разве что без танков под парусами. В общем, робот Рамзан с его «резиновым писюном» покажется вам дилетантской выдумкой. Гутин со стахановским опережением графика ввел в довоенных школах раздельное обучение. Попутал председателя сельсовета с председателем месткома. Нарядил деревенского полицая в серую форму карателей из Schuma, хотя вермахт на мелкую сошку не тратился, – за глаза хватало и нарукавной повязки. А дальше… дальше, пожалуй, надо цитировать:
«Митя встал, глаза закрыл, штык отомкнул да побежал. Бежал, пока не уперся куда-то. Только штык вошел куда-то в мягкое, а дальше как бы и стена. Только Митя остановиться не может. Орет благим матом, аж рот порвал, и глаза открыть боится. Открыл Митя глаза и видит: штык его в грудь у немецкого офицера так глубоко вошел, что половина дула винтовки в мякоть вогнал < грамматика авторская – А.К.>».
Заколол отомкнутым штыком, ага. Не хватает лишь контрольного выстрела из незаряженной трехлинейки.
Баталист отдает долг Родине, ибо гражданином быть обязан. Спасибо, Александр Ильич, возьмите взад. Военная тема в здешнем изводе наводит на мысли о преждевременной сенильной деменции, – хотя кто из наших прозаиков над линией фронта на такие мысли не наводит.
Чем воистину примечательна гутинская война – это эпоха примирения, когда в жизни каждого есть место подвигу: что у Шапкина, что у Фейгина. Все прочее стоит на фундаменте этнического детерминизма, рядом с чижовской «Полукровкой», тополевским «Любожидом» и замшевским «Концертмейстером».
Сказать, что титульная нация отвратительна – ничего не сказать. Русская баба принимается за стирку, запихав подол в байковые рейтузы ереванской швейной фабрики. Русские пацаны крадут у соседки таз варенья, трофей съедают, а таз возвращают назад, навалив туда кучу, – тем временем еврейский мальчик прилежно осваивает скрипку, оценили антитезу? Русский мужик сдает ментам благодетеля-бизнесмена по фамилии Назаров, тот гибнет на пересылке, распятый на нарах, а назаровский казначей Петька Апостолов ломится с кассой в Рим – ну, вы поняли: евангелие от Александра. Матфей с Лукой, подвиньтесь.
А средоточие русской жизни, по Гутину, – сортир в коммуналке, воспетый тамошней лампочкой. Извините за безразмерную цитату, но очень уж бестиарий удался. В лучших традициях:
«Два долгих года я освещала уборную… Кого и чего я там только не видала. Видала, как пьяный Колюха мочится на стульчак унитаза, электрический свет ему явно не помог. Как его же с большим энтузиазмом рвало после буйного перепоя. Видела, как Тамара Сергеевна втискивалась в узкую комнатку и, кряхтя, опускалась на унитаз, причем я постоянно боялась, что он непременно треснет. Видела, как прыщавый девятиклассник Сережа мастурбировал по вечерам, разглядывая перефотографированные порнографические карты. Видела, как Людочка потеряла невинность со своим студентом юридического Пашей… Видела, как плакала жена Колюхи, Маша, прижимая к глазу лед из холодильника…»
Еще одна особая примета еврейской прозы – патологическая тяга к плесневелым анекдотам. Тополь писал, как моряк, отправляясь в плавание, зашил жене <censored>. Веллер – как кошка поцарапала хозяйскую <censored>, вымазанную сметаной. И Гутин хлебнул из общего корыта. Шекспировской силы трагедия: продавец шаурмы Вахид любил девушку Алину, но она предпочла другого. Вахид зазвал соперника к себе в ларек и угостил на халяву шаурмой. А оттуда, страх сказать, выпало знакомое золотое колечко с голубым камушком… Во времена моего детства находили крашеный ноготь в пирожке, а нынче вон, значит, как. Рост благосостояния налицо, равно и расширение кулинарного кругозора, – но городской фольклор все тот же. Ладно, для детсада сгодится. И для «АСТ», как ни странно, тоже.
А.Г. работает в расчете на простейшие эмоции простейших организмов: отставной бухгалтерицы Тамарпетровны и ее внука-дошкольника Ванечки. Вовку насмерть сбил грузовик – срочно прослезиться. Роботиха Гертруда родила мальчика с дюралевым носом и галогеновым глазом – поржать. В шаурме нашлось кольцо – испугаться. Однако тут мелкий бес просчитался: малых сих ему не совратить. Половина его целевой аудитории еще учится читать и смотрит «Смешариков», а другая половина уже разучилась и смотрит «Зулейху».
Так что, Александр Ильич, зай гезунд, как говорится, ун штарк.