ВОЗРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ
(А. Снегирев «Плохая жена хорошего мужа»; М., «АСТ», 2021)
#новые_критики #новая_критика #кузьменков #снегирев #плохая_жена_хорошего_мужа #аст #пульсирующее_влагалище #графомания #пустовая
Снегирев, как и прочие издательские проекты, изготовлен по маяковской схеме: делают из мухи слона, а после продают слоновую кость. Над мухой с птичьим псевдонимом трудились долго и вдумчиво: «Дебют», «Звездный билет» и, наконец, «Русский Букер».
* * *
Вот о «Букере», пожалуй, надо подробнее: натуральный цирк с конями. В 2015-м в тамошних тараканьих бегах было два фаворита: Сенчин с «Зоной затопления» и Яхина с «Зулейхой». Голоса разделились, судьи полаялись и в итоге лауреатом назначили аутсайдера Снегирева. Точь-в-точь старый анекдот: аппендицит или гастрит? – бросили монетку и вырезали гланды.
И случилось страшное: критики, особливо критикессы, уверовали, что награда нашла героя. Понятно: им кто ни поп, тот и батька. Правда, разговора о литературе пишбарышни-панегиристки тщательно избегали. Его подменяли мутной логореей, как Пустовая: «Он написал роман-обряд. Редкий пример писательского шаманизма». Или вываливали на читателя ведро влажных девичьих мечт, как Жучкова: «Снегирев победоносно шествует по литературе: имидж брутальный, взгляд самцовый».
А дальше случилось совсем уж страшное, – А.С. уверовал во все сомнительные похвалы: «Я молод, хорошо одет и, разумеется, уверен, что буду живым богом литературы, лауреатом всех возможных наград, и матери будут выстраиваться в очередь, чтобы я благословил их детей». Вроде бы пошутил, но в каждой шутке лишь доля шутки.
Рано завел ты песнь победну, милый снигирь. Господь не фраер: с «Призрачной дорогой» паренек обосрался. Жидко и стоя. Джентльмен в поисках десятки подсунул в «Эксмо» даже не полуфабрикат, а вообще незнамо что: сборник мертворожденных анекдотов. Вроде этого: я из ревности убил печника кирпичом, а потом воскресил убиенного, нассав ему в бороду. Почитайте комплименты Большого жюри «Нацбеста-2019» – быстро поймете, что роман годится лишь… э-э… как бы выразиться помягче? – ладно, пусть будет так: жаль, самокрутки не в моде. И даже Жучкова ни слова не сказала в защиту детеныша. Ничего не попишешь, сердце красавицы склонно к измене.
Оплеванный шаман забился в деревню, в глушь, изредка напоминая о себе эксцентричными фотосессиями. Однажды он украсил свою дрищеватую брутальность стриптизершей в маске. Умная Гюльчатай блюла технику безопасности: в такой компании личико надо прятать, – причину скоро поймете. В другой раз украшением послужила носорожьих размеров ахатина на сияющей плеши – псориаз, что ли, лечил народными средствами?..
Но нынче, вполне по Толкину, состоялось возвращение короля.
* * *
Первый же рассказ нового сборника развеял все мои сомнения: мачо, как есть мачо. Брутальный и самцовый, дальше некуда. Сочинитель на протяжении 7 378 слов тщательно лепил из героини тупую, фригидную и нечистоплотную <censored>: «Сосала она аккуратно, как отличница, которая старается, но совершенно не понимает, зачем это нужно»; «У меня такой беспорядок, все навалено, что даже нельзя мужчину пригласить. Плюс муж». А под занавес вложил в ея далеко не сахарные уста раскавыченную цитату: «Теперь она принимает себя, прислушивается к себе, стала лучшей версией себя».
Опознали первоисточник? Нет? Валерия Пустовая, «Ода радости»: «Сила каждой минуты, выраженная в миллиметрах бесперебойного движения к еще немного продвинутой версии себя».
Вечнозеленая классика: презлым заплатил за предобрейшее. Елена Иваницкая уже успела позлословить на сей счет на своей фейсбучной странице. Я от вердикта воздержусь: а зохен вей, бохер и мейделе таки разберутся сами. Правовую оценку, если что, дадут юристы, а этическую волен дать каждый – в меру своей испорченности. Одно скажу: помните, как святая Тереза Авильская определяла ад? – место, где дурно пахнет, и никто никого не любит. Более чем применимо к нравам литтусовки.
* * *
Впрочем, пора бы уже и об изящной словесности: речь, все-таки, о ней.
Хотя начать придется с экономики: материальное первично. Александр Снегирев – проект-парадокс: успешный, но явно нерентабельный, ибо малотиражный. «Эксмо» всего-то раз отважилось тиснуть его текст четырехтысячным тиражом. Как на грех, то была «Призрачная дорога». «Читай-город» до сих пор продает книжку по унизительной для букероносца цене – 83 рубля. В «АСТ» прискорбный опыт учли: тираж «Плохой жены» – две тысячи. Да по мне и того безбожно много. Сейчас сами убедитесь.
Издательская аннотация интимно сулит публике эстетические оргазмы: «Драмы – почти чеховские, трагедии – почти античные». Ей вторит Евгений Бунимович в предисловии: «Снегирев любит и умеет быть точным, легко и увлекательно рассказать историю, удивить неожиданной метафорой, фразой редкой пластичности».
При близком знакомстве с «Плохой женой» хочется вырвать клакерам язык – и празднословный, и лукавый. А.С. и литература суть вещи несовместные.
Взыскующим смысла сразу же скажу: он тут не ночевал. Думалка у автора для идей мало оборудована.
В свое время Евгений Попов благословил литературного новобранца: «Снегирев пытается работать “поверх барьеров” авангардизма, “чернухи”, лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути». Перевожу на русский разговорный: пишет ни о чем.
Снегиревские сюжеты – гимн эпохе, беспощадной в своем безмыслии, а персонажи – титульные герои нищего времени. Великовозрастный дебил подрочил в солярии. Великовозрастный дебил мучительно решает вопрос: почему я целовался без языка? Два великовозрастных дебила отливают в подворотне, соревнуясь, у кого струя длиннее. И так далее,– кто читал, тот в курсе.
Король вернулся из ссылки с прежним багажом: заурядность в заурядных обстоятельствах.
«Все ее поставщики»: замужняя бизнес-леди наскоро перепихнулась с ухарем в гостинице, купила в супермаркете селедку под шубой и запостила ее фотку с подписью: стащила в магазине, всех люблю.
«Отчетливое желание»: отдыхал мужик в Ялте с подружкой, известной актрисой. А потом его внезапно осенило: на фиг она мне, у меня Саша есть. У Саши силиконовые сиськи и влагалище фыркает, и она собралась изменить милому со случайным знакомым. Да у того конец оказался микроскопический, что и не разглядеть.
«Это был не я»: герой сочиняет рассказ про очередного великовозрастного дебила, который палил из духового ружья – сперва дворнику в жопу, потом прохожей бабе в розовых лосинах. Явились менты, ружье изъяли, дебила пригласили на профилактическую беседу. А он не пошел. Рассказ в журнале не приняли.
Греческие трагедии, ага. Софокл пополам с Эсхилом.
«Что, читатель, катарсисно тебе?» – ехидно вопрошал Лев Пирогов над старинным снегиревским сборником. Никак нет. Ни тогда, ни теперь. Какой, к бесу, катарсис при таких-то нимфах и титанах? Высоты и бездны амебам заказаны.
Что заметно поменялось, так это авторская интонация. Раньше А.С. подражал блеклым довлатовским смехуечкам, нынче старательно коверкает лицо в страдальческой гримасе: «Он открывает рот и кричит. Он открывает рот так широко, что глаза сдавило и губы в уголках натянулись до боли. Убогий, воющий, неподобающий, хрипящий, сипящий крик. Ничтожный и беззвучный». Хотя поводов для слез ровно столько же, сколько для смеха. Никаких, то есть: одноклеточные отчего-то не располагают к эмпатии.
А они не только одноклеточные, но и до отрыжки однотипные, особенно девки. Все глупы, все поголовно… э-э… как бы выразиться помягче? – с низкой социальной ответственностью. Все обожают фотки: слово «фотографировать» с производными повторяется в тексте 82 раза, слово «селфи» – 14. Вся разница в имплантах. Про одну силиконовую диву вы уже наслышаны, у другой филлеры по контуру губ, третья подумывает с помощью филлеров оформить лобок в форме сердечка.
С лобками все понятно, переходим к стилистическим пикантностям. Страдания немолодых невертеров изложены шершавым языком квартального отчета или должностной инструкции: «Саша потеряла беременность», «время, требующееся для психологической реабилитации», «массовое отщелкивание ременных застежек», «процесс тушения и эвакуации карапуза»… Идиостиль канцелярской выделки перемежается с топорного качества маньеризмом: «Дождь, темнота и молнии обхватывают меня, я пылаю в центре пульсирующего оргазмом вселенского влагалища». Если вагинальное извитие словес кого и способно впечатлить, то лишь Пустовую. Но она, думаю, нынче принципиально промолчит.
Особая примета снегиревской прозы – какое-нибудь чудо. Однажды массовик-затейник заставил советские газеты аж полосами печатать портреты пьяниц. Потом по-евангельски накормил двухсотграммовой рыбешкой пять человек. И в «Плохой жене» без чуда не обошлось.
Спешить, однако, не стану, сперва цитата из предисловия: «В описании интимных отношений Снегирев нередко использует все еще непривычную для русской литературы физиологичность». Слабо сказано, физиологичность не просто непривычная – шоковая: «Старался не комкать предварительные ласки, давился клитором». Давился? Алексей Владимирович, стесняюсь спросить, но как такое возможно? Или там семь вершков было, под стать Луке Мудищеву? Думаю, семивершковый клитор займет в пантеоне литературных курьезов достойное место – рядом с колядинскими двумя десницами и прилепинскими полукруглыми соскáми.
* * *
Можно было бы потолковать и о липком, назойливом многословии, и о трагическом неумении работать с деталями. Да надоело уже, вот вам святой истинный.
Сомненья прочь, Алексей Владимирович, идите в ночь. В центр пульсирующего вселенского влагалища. К стриптизершам и ахатинам – с ними у вас не в пример лучше получается.