Болотное, копеечное

(Козлов Р. Stabat Mater – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022)

#новая_критика #новые_критики #козлов #stabat_mater #аст #реш #политота #графомания #повесточка

Сюжет у книжки актуальный. Как у передовицы в «Новой газете». Про закрывающиеся хосписы, акции протеста и гонения на свободных личностей.

Спрашивается, зачем роман, если есть передовица?

Ответа не будет. Нынче так и положено, чтоб роман писался по новостной ленте, желательно правильной. Потому нужные акценты там уже расставлены.

Столько лет боролись с тем, чтоб литература не бежала вслед за передовицами и передовиками, а вот, поди ж ты, все вернулось на круги своя. Хотя не совсем. Там ведь была другая газета, «Правда». А тут — «Новая». По новым передовицам — новая литература. Важно ведь было поменять не принцип, а людей и направленность.

Про что же нам пишут?

История, значит, такая.

В некотором царстве, российском государстве, жил да был распрекрасный хоспис, и работали в нем, крутились вокруг него, чудесные, добрые, отзывчивые люди.

Вслед за товарищами Бендером и Карамазовым, Козлов призывает нас прислушаться к стонам детей, вспомнить о слезинке ребенка. Сразу видно, текст претендует на большую литературную традицию. Встает в классический ряд. Поднимает большие темы.

«Чтобы дите не плакало».

Правда, причина страданий — не голод, не разруха, не война, а неведомый болевой синдром.

Голодные, беспризорные и безнадзорные дети — это, видимо, слишком просто, уже не впечатляет. А болезнь, эпидемия — дело серьезное. Нынешнему читателю нужно что-нибудь позабористее да поочевиднее. Тут все сразу за книжкой побегут и про детей задумаются.

К хоспису прилагается пастырь добрый — отец Глеб, человек широких взглядов и либеральных наклонностей.

Но самое главное, в хосписе есть одаренная женщина — пэйнхилер Вероника. Вытягивает любую боль. Можно экономить на наркотических веществах. Она справится лучше.

Дети болеют, умирают в страшных мучениях, и умирали бы спокойно дальше, если бы вдруг все это дело не решили прикрыть сверху не то что страшные чиновники-бюрократы мелкой и средней породы, а бери выше, сама власть.

Далее с роковой неизбежностью следует гражданская акция неповиновения. Разворачивается борьба людей в белых халатах с чернорубашечниками, время от времени прерываемая религиозно-философским словоблудием о смысле страданий, вере и Боге, а также экскурсами в Античность, цель которых убедить нас, что нынешние гражданские активисты — то же самое, что и первые христиане тогда. Агнцы на заклание, за которых сам Бог.

 

Книгу хочется закрыть сразу после первого предложения. Ничего кроме океана пошлости оно далее читателю не обещает.

«Я учусь разговаривать с болью».

Так пишут все блогерки мира, решившие вдруг взять с ходу, штурмом, литературные вершины.

Нашему автору седьмой десяток.

Однако он в совершенстве овладел каноном «современной прозы».

Читателя ждет привычная уже бессмысленная пересменка персонажей, мало отличающихся друг от друга. Все истеричны, все невротичны, о чем красноречиво говорит обилие восклицательных знаков на странице. Все взволнованы, благи и благодатны в разной степени. Все встревожены душой. Образование высшее.

Присутствует обязательный ныне во всех книжках четкий хронометраж по датам. Всякий раз, глядя на этакую точность, хочется спросить: если это не триллер, то к чему он? Впрочем, здесь объяснение имеется. Идет обратный отсчет, но не до взрыва бомбы, как в дешевых криминальных романах, а до Пасхи.

Ужасно нарочито, искусственно, дурновкусно и предсказуемо. Беспросветная литературщина.

 

Еще из поднадоевшего. Заигрывание с женским. Женщина — свет миру. Они избавлены от тьмы, в отличие от мужиков, годных лишь на то, чтоб пополнить силы зла. Так теперь в каждой первой книжке. Женскому полу такое читать, конечно, приятно. А поскольку потребляют (и производят) печатную продукцию в основном они, отчего же автору-мужчине не сделать «для вас, женщины». Но за красивыми словами о какой-то мистической благодатности женского начала мне чудится нечто более прагматическое — баба она двужильная, пускай тянет, ее черед.

Далее, типовой набор: интернет, акции-кощунства в храме и вне храма, пронырливые репортеры, телеложь и телепропаганда, темный лик власти и Патриархии, быковатая околорелигиозная общественность, сердечные люди в белом, и даже один в монашеском черном.

Упомянутая выше эпидемия.

Здесь, правда, не модный ковид, а выдуманный СГД для тех, кто еще не достиг «18+».

Дети корчатся от боли. Почему, отчего? Науке это неизвестно.

Картины гражданского активизма и сочувственной человеческой поддержки.

«Россия в обвале».

Много боли, для тех, кто еще не устал от литературы травмы. Страдают не только дети, но и взрослые — кто маму в детстве спалил, у кого жизнь не заладилась, личная, и так, а кто тоже болеет (старость — не радость).

Не забыты даже обязательные для каждой книжки гомосексуалисты. Здесь за гей-контингент отвечает маячащий где-то там за сценой император Адриан и его полюбовник Антиной, который ради авторских целей утонет в Ниле на полгода раньше отпущенного ему матерью-историей срока.

 

Действие как обычно происходит в замкнутом пространстве. Литература свободы, заполняющая книжные прилавки в последние годы, любит жаться по углам, островам, укромным местечкам.

Обилие диалогов-дуэтов, больше похожих на декламацию со сцены и общая публицистически взволнованная проблематика приближает текст к еще одному модному в прозе веянию — театральности.

Общая тональность — «зло сгущается, охватывает наш мир». Будто фэнтези читаешь. Догоним и перегоним Джорджа Мартина и Роберта Джордана.

Однако у Козлова, Темный уже проснулся. Это власть и ее подхалимы.

 

Из нового.

Должно же быть у Козлова что-то свое.

Старый мичуринец с усердием пытается скрестить пошлости дряхлого большого романа идей с нынешней травматичным повесточным текстом. Но и этого мало. Получившееся обильно сдобрено сусальной, паточной «православной прозой». И не забыть про щепотку янг-адалта, у нас здесь дети все-таки.

В остальном, да, совершенно шаблонный роман.

Уж и еж, замах на злободневный бестселлер «Нью-Йорк Таймс» с отягчающей рухлядью псевдовечных вопросов русской классики, с которыми все уже давно ознакомились в оригинале и которые совсем не интересно воспринимать по второму кругу в переложении эпигонов, значительно уступающих своим предтечам.

 

Общий уровень повествования?

Здравствуй, самиздат.

Там так пишут все, своего лица у книги нет абсолютно.

Художественной ценности никакой. Направленность — пастырско-идеологическая. «Боритесь, боритесь», — как кричал, вспомнив классные часы в советской школе, в свое время на Болотной Борис Немцов.

Против власти, само собой, да не какой-то конкретной, а вообще, потому что «каждая власть и вправду держится на бессовестности».

 

Основной смысл романа проще всего выразить переиначенными классическими строками: говорим христиане — подразумеваем гражданские активисты, говорим гражданские активисты — подразумеваем христиане.

Книжка Козлова — характерный образчик идеологической литературы. И все бы ничего, мы уже привыкли, нынче принято писать идеологически — феминизм, акционизм, гражданский активизм, политическая повестка. Но листовка более 650 страниц — это патология. Махорки в продаже нет, сами табак не садим, столько бумаги изводить не следовало.

Да, как и обещано в рекламном проспекте, здесь и впрямь подлито из Булгакова. Усталого Понтия Пилата сменила не менее усталая Вибия Сабина, имеющая эстетические разногласия с императорской властью мужа. Христа заменили на верного последователя. Но флер «вечных вопросов» оставили. От последних несет тухлятиной духовного ренессанса 90-х и схоластическими дискуссиями, протекавшими намного раньше: Почему Бог допускает страдания? Допустимо ли сопротивляться злу силою?

Есть в романе и психбольница, а трамвая нет, как нет ни кота Бегемота, ни булгаковской иронии, из-за которой «Мастер и Маргарита» все-таки не до конца можно считать мелодраматическим бестселлером для домохозяек.

И все же «Stabat Mater» больше смахивает не на «Мастера и Маргариту», а на наш ответ «Матери» Горького.

Глубоко сравнивать не будем. Достаточно уже двух признаков — идеологической тенденциозности и религиозной подкладки. И там, и там, книга о «новых людях», о прогрессивной общественности.

Однако в фундаментальном смысле оба текста, само собой, разнятся. Книжка Горького — евангелие для быдла, или «усатых», как именует народ, пролетариат Козлов. «Stabat Mater» предназначена для своего, благородного сословия, это настоящий гимн его подвигу в прозе.

Помимо аудитории есть расхождение и в общем идейном векторе.

Если у Горького речь идет о том, что делать, то у Козлова привычное уже ныне высказывание в пользу того, что ничего вообще делать не следует. Бог сам все наладит, не оставит хороших людей интеллигентного происхождения. Надо только верить.

У Горького готовились к тому, чтобы завоевать счастье «своею собственной рукой», здесь же, у Козлова — сплошное упование на руку Бога (ту самую, мистическую, а не самодельную, как у Марадоны).

Жди, и труп власти прибьет к берегу.

Автор бурно фантазирует в романе по данному поводу. Всем повествованием управляет какая-то нездоровая, извращенная мечтательность. Так что «Stabat Mater» — не только гимн, но и сказка.

«Только так победим», и вперед, — в Иерусалим.

Так что про добрую сказку с хорошим концом издатели тоже не лгут.

Характерна и замена матери работящей на матерь скорбящую, Пелагеи Ниловны на вице-премьера Марию Акимовну.

 

Боль в центре романа — тоже вовсе не случайно и вполне себе символичено. Боль здесь, такой феномен, который, в принципе, ни к чему не привязан. Боль — сигнал о болезни, но здесь у нее нет источника, никакой онтологической подкладки. Стало быть, борьба идет не с сущностью и не с явлением, а с некоей абстракцией. А победить абстракцию..., может, и не надо. Или можно победить, но также абстрактно, без привязки к сложной и нудной социальной реальности.

Ищут не избавления от болезни, а анестезии. Способностью к ней и обладают светлые личности. Не излечения научным методом, а чудесного избавления от страданий.

Вполне в духе времени. Это ведь раньше человек был умелым или разумным, даже политическим (общественным). Нынче он стал существом ноющим.

 

Я даже не знаю, чего тут больше, в такой философии — элементов магического в православии, с чем боролся когда-то ныне сошедший со сцены православных таблоидов Андрей Кураев, плохо переваренного толстовства или глубокого интеллигентского инфантилизма с наивной верой, что рано или поздно все само как-нибудь обойдется.

А вообще нас, кажется, и впрямь призывают задуматься.

И мысли по поводу действительно приходят в голову.

Почему они сперва узурпировали понятие свободы, а теперь узурпируют Бога?

Зачем им понадобилась высшая индульгенция классики и небесной канцелярии?

Понятно, что все написанное — отражение умонастроений так называемого либерального крыла Церкви (Зелинская, Десницкий, Архангельский). Кто хотя бы несколько раз захаживал в свое время на сайт «Православие и мир» столкнется в романе с хорошо знакомым набором идей и умонастроений, с теми же самими лицами, «честными, чистыми, открытыми, думающими».

Им всегда мало.

С какой целью они так рьяно стремятся доказать всем, что они ум, честь и совесть нашей эпохи?

И это при том, что они сами же с легкостью упразднили и то, и другое, и третье.