«БОЛЬШАЯ КНИГА-2022»: В КРЕМУЛЯТОР!
(Саша Филипенко «Кремулятор»; «Знамя» № 2-3, 2022)
#новые_критики #новая_критика #филипенко #кремулятор #большая_книга #кузьменков
У Филипенко приключился-таки звездный час: официально признан жертвой цензуры. «СХТ не атрымаў дазвол на спектакль “Бывший сын” паводле рамана Сашы Філіпенкі», – сообщил сайт белорусского ПЕН-центра. У нас, однако, находят, что терновый венчик сочинителю к лицу: целый букет премий, последняя – «Ясная Поляна» в номинации «Выбор читателей». Не говоря о постановках в «Гоголь-центре» и Александринском театре и других приятных мелочах, вроде поездки на Salon Du Livre. Ну, еще бы: ведь ум, честь и совесть глянцевой эпохи. Наравне с Ксюшей Собчак и прочими достойными селебрити.
И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Я даже знаю, что именно.
Была в советские времена такая эстетическая категория – высокий идейно-художественный уровень. Теоретически размытая, но практически легко достижимая: берем газетную передовицу и пересказываем своими словами. Прошло тридцать лет, но метода незыблема. Разве что содержание передовиц поменялось.
С.Ф. отродясь не писал ничего, кроме псевдосоциальных лубков.
В «Травле» высокопоставленный чиновник обносил богатые хаты: «Каждое такое ограбление – это десятки миллионов долларов». Без комментариев.
В «Красном кресте» мужа героини расстреляли в 37-м, а сына посадили в 39-м: «Этих людей советская власть уничтожила только за то, что, живя здесь, в Беларуси, они разговаривали на родном языке». Да-а? А куда прикажете девать лауреатов Сталинской премии Якуба Коласа с «Дрыгвою» или Янку Купалу с «Песняй будаўніцтву»?
В «Возвращении в Острог» вся инфрастуктура областного центра состоит из тюрьмы, завода и детдома: «Зэка, откинувшись, годами без работы сидят!» И снова без комментариев.
«Кремулятор» – очередное эпическое полотно ровно того же свойства. О сталинских репрессиях, как же без того. Текст еще в зародыше был обречен на провал – как минимум по двум причинам.
Первая: профессиональная деформация, о чем я уже не раз докладывал. Что бывший гэгмен «Перисхилтона» вынес из-за голубого экрана? Выхолощенный язык – в сложных конструкциях зритель увязнет: «Мне нравятся короткие отрывистые фразы» (интервью «Собаке.ru»). Отсутствие описаний – их на ТВ заменяет видеоряд: «Лев Толстой исключительно подробно описывает каждого своего героя. Зачем тратить на это полторы страницы?» (там же). И, наконец, эффект Даннинга-Крюгера: «Я думаю, что у меня к обществу больше претензий, чем к самому себе» (интервью Esquire).
И вторая: вряд ли паренек 1984 года рождения способен сказать о ГУЛАГе больше Шаламова или Керсновской. Филипенко монтирует текст из общих мест: если жертва – то безвинная, если следователь – то садюга, если тюрьма – то филиал ада на земле. Но чтоб до этих истин доискаться, не надо в преисподнюю спускаться.
Для справки: кремулятор – мельница для измельчения сгоревшего праха до однородного состояния. Вполне прозрачная аллегория вынесена в заголовок опуса.
С.Ф. взялся за историю первого директора Донского крематория Петра Нестеренко. Военный летчик, царский штабс-капитан и деникинский полковник, помаявшись в Турции, Сербии, Польше и Франции, рвался в Россию – и ради этой цели не погнушался стучать в ОГПУ. В годы Большого террора кремировал Зиновьева, Каменева, Косиора, Тухачевского, Блюхера… да проще сказать, кого не кремировал. А 23 июня 1941-го и сам угодил под раздачу: статья 58 УК РСФСР, п. 1а – «измена Родине» и п. 13 – «активная борьба против рабочего класса в период гражданской войны». Вполне предсказуемый приговор Особого совещания при НКВД был приведен в исполнение в Саратове в августе 1942-го. Награда нашла героя.
Жизнь Нестеренко – дивный пример того, что негоже с чертями в подкидного играть. Заинтересуйся такой фактурой более зрелый прозаик, могла бы получиться впечатляющая история измены самому себе – вроде манновского «Мефистофеля». Но выше задницы не прыгнешь: Филипенко выдал шестую по счету агитку демьянобедновой глубины и проработки.
Советский Союз в романе – гибрид тюрьмы и крематория. Население страны делится на две категории: палачи и жертвы; знаменитый «приводящий» Блохин, начальник комендантского отдела АХУ НКВД, упомянут в тексте 57 раз. Единственно возможная форма диалога – допрос. И недвусмысленное резюме: «Я твердо убежден, что люди предназначены для разных целей – одни рождены быть расстрелянными, другие рождены убивать».
Полутона и другие излишества исключены, ибо работают против автора: осмысливать эпоху или героя – труд неподъемный. Клише гораздо проще в использовании.
Что касается формы, она тоже максимально редуцирована: диалог подследственного Нестеренко со следователем Перепелицей длиной аж в семь авторских листов. С небольшими ремарками от лица героя. Что тоже понятно. Во-первых, напрягаться особо не пришлось. Во-вторых, не надо будет инсценировку для «Гоголь-центра» мастерить: уже готова.
Именно для «Гоголь-центра» текст и годится: автор, как театралы говорят, в материале. Аж по самое не хочу.
В камере Нестеренко осваивает тюремный жаргон: «Айк – икона. Гамза – деньги. Самые необходимые в новой жизни слова». Хм. Такое впечатление, что Филипенко тупо надергал что ни попадя из безграмотного и бессистемного «Словаря русских арготизмов» Леонида Городина, где дореволюционная блатная музыка перемешана с феней 40-х и обычным просторечием. Вот, к примеру, «айк», происходящее от английского «icon», – слово из сленга фарцовщиков; для сравнения: «айкер» – скупщик икон. И на том спасибо, что какой-нибудь утюг не ченжнул еловых на гриновые. А «гамза»? Вот ведь не знал драматург XVIII века Михаил Матинский, что по фене ботает: «В том хвала мне, в том и честь, / Как гомза в кармане есть». Кстати, а почему «икона» – самое необходимое в советской тюрьме слово?
Еще про тюремный быт: «Утром баландер приносит теплую водичку с солью, на обед подают болтушку с рыбьей головой. Вечером похлебка из зеленых помидоров». Внимание, смертельный номер: «Из хлеба я мастерю шахматы». При таком-то рационе? Шутка, достойная «Перисхилтона».
Герой, едва-едва увидев следователя, констатирует: «В Москве у следователя Перепелицы новая квартира в доме на улице Горького». Стоп, не понял: кто у нас под следствием – Петр Нестеренко? А может, Вольф Мессинг или Шерлок Холмс?
Идиотские ситуации изложены идиотским же языком – полное единство формы и содержания. «Ты чего бухать-то не идешь?» – современное просторечие не слишком уместно в 40-е, ну да это мелочь на фоне прочего. «Анекдотист с полным выпавших клавиш ртом», – он что, выпавшие зубы во рту держал? «Смеялся во весь кадык», – номер на зависть Барнуму.
После чего хочется отправить текст прямиком в кремулятор, да поздно пить боржоми: знаменская публикация – лишь традиционный пролог к выходу в издательстве «Время». И дефиле по красным дорожкам уже началось: сперва «Нацбест», потом «Большая книга». Надо полагать, и «Ясная Поляна» не отстанет.
Была в советские времена легенда: рисовать Ленина разрешено лишь членам Союза художников. Правильная легенда. К иным темам дилетантов подпускать не след, все изговняют: идейно-художественный уровень – неважная замена писательской квалификации.
А лучшей кодой, думаю, будет цитата из «Красного креста» (не пугайтесь, речь про торт): «Съели вашего Сталина, невкусный он».