БЪЯТЬ И ЖОПЬ
(Саша Николаенко «Муравьиный бог. Реквием»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2022)
Александре Николаенко после «Бобрыкина» можно ничего не писать: уже вошла в историю новейшей российской словесности как последний лауреат «Русского Букера».
Хм. Сдается мне, негоже этак, презренной прозой: эквиритмия нужна.
Страниц в «Бобрыкине» примерно двести. На третьей, пятой, на пятидесятой и на двухсотой – все одно и то ж: забитый Шишин, милая Танюша, мать злобная, Бобрыкин ненавистный. Над Шишиным, что твой Васиссуалий, ямбически рыдала авторесса, заслушиваясь собственной ферматой, хоть это был к одиннадцати туз: пусть две, пусть три страницы, но не двести! И стиль под стать заезженной пластинке: «Прочтя, подумал он, он так любил прочтя подумать, что прочел». Оскомина, зевота, летаргия… Не диво, что отважный «Русский Букер», «Бобрыкина» возвысив, лег костьми: терпенье спонсоров не безгранично. Куда б воткнуть сакральное «притом»?
После положенного траура вдова-букероносица пошла по рукам. Не подумайте плохого, по издательским. Угодив в заведение Елены Шубиной, Саша призадумалась, над кем и как поплакать.
Проблема в том, что городские фрики, по совести, – неважный аттрактант. А нужен был надежный лакриматор: культмассовый, попсовый, безотказный, сравнимый только с табельным CS. Чтобы над вымыслом – навзрыд слезами, чтоб полный и летальный эксикоз. Но милостив Господь. На помощь Саше явился классик Карла Петерсон, – который «Вечер был, сверкали звезды»: полпуда патоки, сиротка, Бог. Смешать, взболтать, – и вот вам «Федя Булкин».
«Федю», как и «Бобрыкина», авторесса смастерила из пустот: ни характеров, ни сюжета, ни даже внятного финала. Однако роман вошел в яснополянский шорт. Эка важность, сюжета нет. Зато покойный Курбатов обожал сопли с повидлом, сужу по недолгому с ним общению.
В следующей книжке «Жили люди как всегда» А.Н., не особо приспособленная к умственной деятельности, взялась рассуждать о смерти. Вышла в лучшем случае черная комедия: пишбарышня предельно девальвировала тему. Картонным марионеткам с фамилиями, навеянными чеховской «Страшной ночью», – Черепушкин, Загробушкин, Трупиков – сострадать невозможно. Карикатура к тому не располагает.
Каждый текст Николаенко – явление уникальное, шедевр ненаучной фантастики. Александра Азимовна заставила газету «Правда» печатать телепрограмму, открыла в 1984-м канал «Культура» – спасибо, что не «Русскую ночь», сняла «Десять негритят» на три года раньше Говорухина и ухитрилась выложить буржуйку – любопытно, из какого материала можно выложить железную печь?
На авторских идиолектах легко защитить диссертацию по психиатрии. Тут и запредельное количество диминутивов, характерное для эпилептиков: «колоколенка», «лампадка», «маслице», «лучок», и даже «поганочка». Тут и шизофреническая вычурность речи: «морфейное заведение», «препинательный знак», «куркаверкали». И синтаксическая афазия, что возникает при болезни Альцгеймера, – корявые анастрофы в магистра Йоды манере: «ощущаю ребра этого я отсутствие», «в политическом курсе держим себя событий». О-ох, да пребудет с нами Сила…
К чему столь подробное досье? К тому, что «Муравьиный бог» сделан из трех предыдущих книг: Николаенко уже накуркаверкала все, что могла, и обречена на самоповторы. Название новой книжки без труда отыщется в «Феде»: «А ведь я, наверно, как Бог вот этому муравью». А дальше, как говорится, найдите пять отличий:
«Лежит у нас на телевизоре программа телепередач на неделю из газеты папиной “Правда”. Газета эта многоцелевая, полезная. И в уборной приносит пользу она» («Небесный почтальон Федя Булкин»).
«Обрывки “Правды” полетели вниз. Комки, клочки про достижения и трудовые подвиги страны. В уборной у нее всегда из “Правды” подтирашки» («Муравьиный бог»).
«Майки, распашонки, кофты, мотни резинок и дырявые носки, седые шапки, опилочков кульки, плетеные подушки, сухой полыни стебли, чулки, и в них тушенок банки» («Убить Бобрыкина»).
«Клубки шурупов и гвоздей, зажатые в невидимом стекле расставленных на пустоте литровых банок, лопаты, тяпки, крибли‑грабли, ведра, газовый баллон, похожий на ракету или бомбу» («Муравьиный бог»).
Сеттинг и персонажи «Муравьиного бога» знакомы по «Феде Булкину»: сиротка Петя с бабкой Верой в дачных декорациях. Впрочем, бабка – родная сестра бобрыкинской мамаши: такая же злобная кликуша, что гнобит внука по поводу и без. Третий герой родом из «Жили люди…» – слабоумный дед-паралитик по кличке Покойник с одной на все случаи жизни репликой: «Бъять, баба!» Труппа бездействующих лиц на протяжении 540 страниц вяло изображает нечто сюжетообразное. В вакууме теннисный мячик раздувается вровень с футбольным – точно так же в событийном вакууме всякая мелочь вырастает до циклопических размеров. Зашла соседка бухнуть, – готова глава. Отправились бабка с Петей на кладбище, – вот и еще одна.
Кстати, о кладбище. Сварливая карга то и дело попрекает Петю смертью родителей: «Развел соплю… утрись! убил – не склеишь»; «Вкусно, Петька? Кушай, и папа тоже так любил, а ты его убил». Ну, вы поняли: интрига тут у нас и шкатулка с секретом. Ларчик открывается примерно на середине повествования: оказывается, мальчик три года назад упросил бабушку подарить папе с мамой лотерейный билет, те выиграли машину и погибли в ДТП. Тайна копеечная, у Николаенко других не бывает, но вы все равно поплачьте.
А впереди, чтоб вы знали, – еще 44 950 слов. Без малого половина книжки. Сплошь судьбоносные события: «Капустки потушила, картошку постным маслицем польем». Снова да ладом: «Нарежет лук, селедочку почистит, маслицем польет». И на бис, чтоб служба медом не казалась: «Икры минтая баночку открыли, на свежем беленьком, на маслице, с лучком». И Покойник повторит свою мантру про бабу-бъять еще 26 раз – вдобавок к прежним 30. Короче, читать можно с любого места и на любом же бросить: ровно ничего не упýстите.
Собственно, другого ждать было наивно. «Муравьиный бог» по образу и подобию «Бобрыкина» написан спотыкливым пятистопным ямбом, какой даже на stihi.ru нечасто встретишь. Авторесса по-футуристически обнажает прием, а это значит, что кроме приема, в репертуаре ничего нет: ни занимательной фабулы, ни психологизма особого. Ибо весь пар ушел в гудок – на ямбические потуги.
Волей-неволей придется говорить о них. Белый пятистопный ямб с чередованием мужских и женских окончаний – задача для школьного литкружка. Но пишбарышне и она не по силам. Над «Муравьиным богом» я понял, что нежно люблю Ах Астахову и Солу Монову: у них какое-никакое чувство ритма есть. А у Николаенко ямб сбивается то на четырехстопный, то на шестистопный, то на второй пеон, то вообще на прозу, и текст превращается в какой-то, хрен поймешь, хромой дольник: «По темноте с фонариком прошли дозором сад, калитки заперли, покойника обмыли, постели разобрали, спать легли».
А еще вот какая непруха: подлые слова, мать их в кочерыжку, не хотят укладываться в прокрустово ложе размера. А.Н. то устраивает им обрезание, то прибегает к поэтической инверсии. Результат, знамо, трагикомичен:
«одна в горы говны́ ношу», «мертвя́ки загрызуть», «брустве́ры клумб за ним, боеприпасы поленни́ц», «под разнобой голо́с», «а мысль одна – морожного хочу», «на закрепленном проволкой кресте», «не оббрать, не провести ее татарам».
Но это лишь аперитив перед плотным обедом, где основное блюдо – неандертальского качества неологизмы. «Обмазывала страшные места, сушила в корочку намаз», – возмущенные мусульмане пишут коллективную жалобу Верховному муфтию Талгату Таджуддину. «Тик часов», – слава Богу, не хорея. А особенно Александре Васиссуальевне полюбилось слово «жопь». Это не повелительное наклонение глагола «жопить», это существительное: «застудишь жопь», «от стула жопь поднять», «на жопь залез» и проч.
На очереди десерт – и немыслимый серповидный хулахуп, и газета «Правда» с кроссвордом, и редкого изящества анастрофа: «отстрел правительство вело после войны собак». Александра Тацитовна, это когда же такая была? Столетнюю знаю, Семилетнюю, две мировые, Крымскую, Зимнюю – да мало ли их. Но войну собак – извините…
Я не на шутку изнурен вопросом: какая бъять писала эту жопь? Сашá Николаéнко постаралась, снимите шляпь пред ейным мастерством. От слов ее встают из гробь мертвя́ки и повторяют вслед за Ивановым: велик могучим русский языка!
Но почувствуйте разницу: в иванóвские времена такие опусы попадали в программу «Вокруг смеха», а нынче – в самое престижное издательство страны. И тираж вполне приличный по кризисным временам, трехтысячный. Какая-то в державе датской гниль.
Традиционный вопрос: и к чему эти 16 авторских листов высоковольтной, не-влезай-убьет, графомании? Кто бы знал. Очередная, на манер «Феди Булкина», книга про мальца без начала и конца, с абсолютно искусственной развязкой: все умерли. У вопленицы оно без вариантов: «Федя» тоже завершается заупокойным синодиком.
Ну, я-то себе такой роскоши позволить не могу. Поэтому кода непременно будет – трагический пятистопный ямб шекспировской силы.
Как предсказамус я вам настрадаю: останутся от нового романа не причитанья о сиротской доле, а два коротких слова «бъять» и «жопь». Что, антр ну, вполне закономерно и очень показательно притом.
И вот над этим, Саша, стоит плакать.
#новые_критики #кузьменков #новая_критика #саша_николаенко #муравьиный_бог #аст #редакция_шубиной #графомания