Квинтэссенция оппозиционного романа
(Благова Д. Южный ветер. — М.: Есть смысл, 2022)
Еще недавно прочтение книги подводило тебя к некоему выводу, резюме («надо делать хорошо, и не надо плохо», «поверь в мечту, и в путь!»). А если подвести четкий итог не получалось, то во всяком случае было понятно, для чего и о чем написана книга, и вообще куда автор, собственно говоря, клонит.
С нынешними книжками не все так просто. «Южный ветер» Даши Благовой — не исключение.
Почти четыреста страниц текста и обычный уже вопрос по прочтении: что это было?
Политическая аллегория или просто плохо переваренный, а потому и названный романом, мемуар и автофикшн? История девицы, которая, откликнувшись на чеховский призыв «В Москву! В Москву!», вернулась в родную Тмутаракань и чуть там не погибла? Или очередная повесть про несколько хороших парней (и девчат)?
Кажется, все вместе.
Вот это «все вместе» весьма характерная черта нынешнего времени.
«Книга для всех и ни для кого». Про все и ни про что конкретно.
Неопределенность посыла, неясность основной задачи.
Что сказать-то хотели?
И зачем обязательно в виде романа? Есть ведь блоги: пиши — не хочу. И аудитория там намного больше. Можно даже, в отличие от литературной среды рассчитывать на денежку: вдруг кто подаст, если попросишь.
А толстый томик никогда не гарантировал пропуск в вечность. Что уж говорить о современности, когда интерес к этим томикам существует исключительно в виде самоуспокоительного восходящего графика, фигурирующего в презентациях на издательской отчетно-партийной конференции.
Для кого все это пишется? Ясно, что не для читателя. Все больше и больше начинаешь склоняться к мысли, что ныне пишущие, и впрямь превратили литературу в прикладную сферу психиатрии. Словесная арт-терапия.
Вот, Улицкая, к примеру, призналась, что ее очередной самописный опус помог ей примириться с отцом. Молодец, конечно. Но нам-то что. Почти каждый текст нынче проговоривание, изживание авторской «травмы». Что-то распирает автора изнутри, вот его и потянуло к клавиатуре — излить скопившуюся «боль» и излечиться, само собой за наш с вами счет. Но читатель — не урна и не психиатр, ему присутствовать при этом акте самоосвобождения необязательно.
Все это я говорю отнюдь не ернически и без всякой отсылки к «Южному ветру», где речь, и впрямь, идет о психиатрии и, в частности, о «психах».
Сама Благова уверяет в интервью, что книга посвящена людям, попавшим в поле зрения психиатрии, а потому подвергшимся шельмованию и преследованию со стороны своих более здоровых, а потому менее культурных сограждан.
Мол, посыл, у книги самый гуманистический.
Раньше писали просто о маленьких людях, теперь о людях душевнобольных, то есть более чем маленьких. Все это наслаивается на модное ныне трындение о разного рода маргинальных, притесняемых группах-меньшинствах — мигранты, нетрадиционно ориентированные, инвалиды (пардон, люди с особенностями развития). И вот, новый неизведанный горизонт — пациенты отделения психиатрии. Люди с бумажкой и диагнозом, глядя на которых, однако, и не скажешь, что это лица с надломленной психикой.
Что ж, в самой постановке темы, несомненно, присутствует элемент художественной новизны. Не читать же нам до скончания века «Палату № 6». Стоит подойти к проблеме современно и не столь метафизически, как доктор Чехов.
Но вот беда — Благовой мешает упомянутое выше «все вместе».
Вместо рассказа о жизни докторов и пациентов, с пусть и зауженной, но внятной и основательной медицинской тематикой, мы получаем очередной сказ о противостоянии белых и пушистых свободолюбцев источающей темные миазмы бюрократии и окружающему миру в целом.
А ведь все так хорошо начиналось. Приближающаяся к своему тридцатилетию Саша, одолевшая Москву, по крайней мере в личных масштабах, — спокойная жизнь, хорошая работа, возвращается после смерти матери в родной городок с поэтичным названием Южный ветер и далеко не поэтичными реалиями: завод дымит, население разложилось до первобытного состояния, город угас и опустился, погрязнув в пошлости, а оставшийся в живых брат Женя находится уже не первый год в невменяемом состоянии.
Какой-нибудь американец сделал бы из этого сагу о жертвенной сестринской любви, чтобы мы прослезились, или очередного «Человека дождя» (это уже для умиления). А может разродился бы разоблачительным романом о нравах современной психиатрии, с которой вдруг сталкивается незаурядная, волевая личность.
Но мы ведь наследники великой литературы и на такие мелочи размениваться не можем. Медицина — слишком узко и специфично, сестринская любовь — для романа маловато. Нам надо что-то потяжелее. Про схватку не просто с жестокой судьбой и проблемами медицинского характера, но про борьбу со всем окружающим через новое радио «Свобода». Нам надо чтоб была и война, и мир, пусть даже в южноветровских масштабах. Чтоб подымались насущные общественные вопросы, и звучала повестка, а не просто так. Чтобы «все вместе» и до кучи.
В итоге книга про то, как сестра спасала брата, и про то, что брежневская карательная психиатрия так и не доросла до гуманистической, перерастает в рассказ о том, что «психи» смотрятся нормальнее нормальных.
А все почему? Да потому что в отличие от них готовы вести отчаянную борьбу с ложью и несправедливостью.
«Южный ветер» оказывается очередной, не знаю уж какой по счету за год, книгой о гражданском активизме в современной России.
И опять затрудняешься сказать, что у нас тут: некие вариации на тему авторского жизненного опыта (и вправду была, да и есть, такая радиостанция, организованная при лечебном учреждении), или некая аллегория, где психи — не психи, а завуалированно таким образом обозначенные, фрондерски настроенные дорогие россияне.
Глядя на «Южный ветер» Благовой, можно констатировать, что наша псевдолитература буквально за пару лет выработала шаблонную формулу оппозиционного литературного продукта.
Как итог, на словах ратуя за индивидуальность, сами эти книги оказываются безлики и стереотипны. В них меняются лишь имена и декорации. Шаблонные мятущиеся герои-индивидуалисты, во многом не от мира сего. Действительность, сведенная до уровня плакатного негатива («сраная провинция»).
Кстати, о провинции. Обычная уже ситуация для современной книжки: умирает отец или мать, и герой, а чаще героиня, вынуждены вернуться из своего прекрасного московского далека в места, которые некогда в спешке покинули.
Пишут по-модному, в режиме «тогда и теперь», «по волнам моей памяти». И хотя «теперь» в такого рода романах всегда уступает в содержательности «тогда» (настоящая жизнь всегда в прошлом), содержательно пусты и потому сущностно равноценны и то, и другое. Как сейчас автора волнует разного рода ерунда, вроде сайта или литературы, так и в прошлом душу бередило исключительно мелкое, раздутое и расчесанное после до вселенских масштабов. Травма рождается из памяти. А память, эта мать всей нынешней литературы, перебирает от страницы к странице рухлядь, которую давно надо бы позабыть и выбросить из головы.
Книги эти слагаются из травматичного детского прошлого (не дали куклу в детстве, мама орала, училка орала, одноклассники донимали, а папа либо пил, либо молчал, либо вовсе умер) и овеянного инфантилизмом настоящего (так и не повзрослевшие ребятишки, верующие в «свободу» и Гарри Поттера, сбиваются в радиокружок или театральную звездочку, чтобы бороться против нехороших дядей).
Выдумывают травмы. Изживают травмы. Разворачивается нешуточный бой с ветряными мельницами.
При этом нас постоянно уверяют, что в центре книги — незаурядная, выделяющаяся из серой массы личность, осколок живой жизни, который вдруг становится эпицентром несанкционированной протестной активности. Вокруг нее собирается несколько человек, возникает группа «наших», вступающих в безнадежную схватку с затхлым социумом. Митинги, протесты, соцсети. Понятно, что в итоге мрак берет верх над силами добра, а нам напоследок остается лишь стучащая в сердце вместо пепла Клааса горечь поражения, да лучик светлой надежды на будущее.
Таков канон «литературы для наших», которая пестует самодовольство «прогрессивной» публики, смягчает боль поражения и в то же время программирует маленьких любителей свободы на последующие неудачи.
Если какой-нибудь роман Стейнбека «И проиграли бой» уже одним названием намекал на то, что поражение в отдельном случае не означает окончания борьбы, то оппозиционный роман всегда беспросветен и обязательно пессимистичен.
Почему? Да потому что он изначально признает, что бороться с реальностью («жизнь такова, какова она есть») дело гиблое и любые усилия тщетны.
Безнадежность и пессимизм в «Южном ветре» отражены, кстати, уже на базовом, языковом уровне.
Систематическое надругательство над языком, манерничание и оригинальничанье под Некрасову, уже само по себе делает книгу элементарно нечитабельной. Но дело даже не в этом. Избранный способ изложения ярче всего характеризует высокую степень отчуждения. Безнадежность существования героев книги в окружающем мире отражена в языке, в котором все поставлено с ног на голову:
«Дрожь выползла», «город был мозолью», «детский крик стал пинаться в череп», «тело заковывается и сшивается», «фраза плавит ее в лужу», «улыбнулась зубами», «маршрутка вдавливалась в жару».
Человек здесь всегда существо страдательное, а вокруг действуют чуждые неподвластные ему могущественные силы.
Следующий уровень — обезличивание, выраженное в нарочитой безымянности окружающих. «Наши», «свои», поименованы и, таким образом, выделены из серой действительности. Остальные сливаются в один общий неразличимый угрюмый фон — соседи, училки, персонал, горожане, просто «они».
Впрочем, все эти Саши, Жени, Игори, Наташи и Тани столь же безлики и беспородны. Сколько на свете Тань? Взрослые люди, а так и не скажешь. Не то карапузы в песочнице, не то телепузики.
Хотя зачем далеко ходить. На самой обложке написано Даша. Время Иванов Сергеичей миновало. А ведь раньше никто и додуматься не мог, что можно было писать вот так запросто — Санька Пушкин, Мишка Салтыков, Сашка Блок или Вова Маяковский.
В том, что гражданский активизм у нас и в жизни, и в литературе, все жмется к сирым и убогим, тоже есть своего рода символика. И дело здесь не в милосердии. Бедных людей, униженных и оскорбленных у нас, да и не только у нас, всегда было хоть отбавляй.
Просто с болезными получается более наглядно и вполне в духе определенной идеологии. Страдающий здоровый человек — в индивидуалистическом мировоззрении это нонсенс. Это лодырь, бездельник, лоботряс. В индивидуалистической трактовке беспомощным, а значит, нуждающимся в поддержке, может быть только человек больной. Здоровому же человеку под каждым под кустом готов и стол и дом, надо только не зевать и занять свое место. Вот и тут главной героине Саше устроиться на работу и завести местное диссидентское радио, как два пальца об асфальт.
Впрочем, в «Южном ветре» «псих» это скорее эзопов язык, уничижение паче гордости. Они называют нас «психами», а мы нормальнее их. Хотя ссылка на болезнь все равно выглядит как метафора надлома и слабости.
Однако главное, на чем обычно спотыкается оппозиционная проза — это позитивная повестка. С ней всегда все обстоит очень плохо. Эта проза всегда построена только на критике. Устрани недостатки, и писать станет не о чем. Пропадут травмы, зачахнут обиды — прекратится жизнь и литература. С другой стороны, сколь бы ни мрачна была палитра окружающего, из этих книг получается, что речь идет всего-навсего о борьбе с отдельными недостатками.
Отсюда вся эта протестность и в реальности, и в книгах приобретает игрушечный характер. Это такое хобби, форма времяпрепровождения, «уборка планеты» по Сент-Экзюпери, или маркер групповой принадлежности.
Последнее обычно и бросается в глаза.
Эти ребята всегда на словах большие индивидуалисты. Но какую книжку не возьми, тебе все время рассказывают про очередной новоявленный фаланстер, общество посвященных, а то и секту. Цель — отделить себя от всего остального, застолбить себе уютное местечко. Проза не про всех, проза не для всех.
Лежащая же во мраке реальность непобедима. Да, как бы, никто и не хочет изменить ее коренным образом. Таков лейтмотив подобного рода книжек. Одолеть существующий порядок вещей может только чудо.
Однако не все авторы имеют смелость в открытую прибегнуть к магической концепции. Как итог — прославление малых дел, какой-то мышиной возни и соответствующий масштаб взволновавших глобальных проблем: В помещении нашего кружка собираются открыть стоматологический кабинет! Не забудем, не простим!
Впрочем, можно ли ожидать дел от тех, о ком обычно идет речь в подобной прозе. Какую книгу не открой, перед нами — художники, журналисты, пиарщики, литераторы и прочая пена по воде, способная лишь подымать словесный шум, да и то в рамках виртуальной реальности.
Существующий порядок неизменен. Надо лишь дать чуть больше пространства для безликого индивида. Вот и вся философия подобных книг. Глобальный социальный замах здесь отсутствует. Это не «Мать», не «Исповедь» и не «Что делать?».
Поэтому и имеем на выходе психотерапевтическую прозу, продуцирующую латентный социальный расизм и самодовольство. Сделайте нам блаженный остров посреди лютого капитализма.
Но если главная функция такого рода текстов состоит в идеологии и психотерапии, то возникает вопрос: насколько это можно считать художественной литературой? Проза ли это в глубоком смысле этого слова и не означает ли принцип «все вместе» на практике «все вместо»? Идеология вместо литературы, повестка вместо проблематики, поучение вместо морали, психотерапевтическое проговаривание взамен диалога с читателем, перебирание старых и новых травм, а не обещание лучшего будущего.
Вам это надо?
#новые_критики #сергей_морозов #новая_критика #благова #южный_ветер #тенденции #травма #повесточка #графомания