Лауреатская скоропись, или Новое платье Сухбата Афлатуни

(Сухбат Афлатуни. Катехон. М. АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2024)

Перед нами, зайцы мои, пухлый такой кирпич о 600 страницах от Редакции Елены Шубиной. Что ж, практика показывает, что, как правило, такие XXXL-форматы — знатная пожива для вредного критика. Обложка, как и надо — унылая, с репродукцией Сальвадора Дали. Аннотация на обложке сулит вот что:

«Катехон» — философский сложносочиненный роман и одновременно — история любви «двух нестыкующихся людей».

Звучит совершенно не заманчиво, но что поделать. Автор — таки лауреат премии «Триумф» и — дважды — «Русской премии». Последняя светит не многим из нас, поскольку присуждается литераторам, живущим за пределами России, но пишущим по-русски. Сухбат Афлатуни получил её дважды, а в 2005 году, вообще первым в мире. То есть, сорвал джек-пот совершенно новой премии, которую до него не присуждали вообще никому. Несомненно, это — большая удача. Тем более, что Афлатуни на тот момент был, по сути, дебютантом. Хотя не совсем — были публикации в журналах, книжки стихов. Но всё равно.

Среди прочих регалий — шорт-листы «Большой книги», «Ясной Поляны», «Русского Букера». Увесисто. В принципе, есть все основания полагать, что 600-страничный «Катехон» таки обоснуется в каком-нибудь шорт-листе, а то и премию притянет. В общем, станет событием для квакающего водоёма нашей боллитры. Значит, надо изучать.

 

КУДА Ж ДЕВАТЬСЯ?

Сам автор — живёт в Ташкенте. Далеко. Настоящее имя — Евгений Абдуллаев. Окончил философский факультет ТашГУ. «Сухбат Афлатуни», как вы, безусловно догадались, — псевдоним. В переводе с узбекского означает «Диалоги Платона».

Тут у вашего покорного вспыхнуло внезапное, уже давно не вспыхивавшее, предощущение: это ведь может оказаться и хорошо! Почему? Да потому что автор живёт далеко. А значит в тусовочках не вращается, с условными иванами иванычами в дёсны не жахается и на брудершафт не пьёт. А также глазками не бегает и конъюнктурный гешефт не выгадывает. Значит это и то, что никаких влиятельных в боллитровских кругах страшилищ автор не соблазнял. И сам ими искушаем не был. И отсюда — вывод: вполне возможно, что Афлатуни — феномен, и вскарабкался на лауреатские вершины благодаря ледорубу своего таланта. Мало ли, может, там, на окраинах бывшей империи русское слово сохраняется и расцветает?

Давайте смотреть.

Начало несколько по-кафкиански интригует:

«29 октября 20… года в г. Эрфурте, Тюрингия, на Соборной площади был сожжен на костре Томас Земан, известный также под именами Ирис Мирра и Иван Ильин».

Ну, вот да. Начинается сразу с финала. С беллетристической точки зрения — шаг очень рискованный и даже дерзновенный. Очень немногие тексты, стартующие с развязки, способны держать в напряжении. Ну, а какой интерес? Ты знаешь, чем всё кончится. Всё, аллес. Конечно, дальше могут расстелиться ковры смыслов и открыться бездны характеров, но интриги уже нет. Какой-то незримый рубильничек переключается у читателя в голове, и ему уже не интересно.

Но, с другой стороны, перед нами — всё же боллитра, которая никогда особо не определяла увлекательность как некий приоритет. Посему расслабимся. Ну, сожгли и сожгли.

Хотя некая интрига есть уже в этом стартофинале: это какой же ереси надо было наговорить, чтобы в толерантной Европе XXI века возродили публичные аутодафе? А вдруг дальше будет дичь и ересь? Интересно же, что наплёл языком герой, в числе имён которого стоит, в общем-то, значимое и небесспорное имя философа Ивана Ильина. Это ведь наверняка что-то, да значит, тем более, что и сам автор — выпускник философского факультета!

Забегая вперёд, скажу, что это созвучие псевдонима героя и имени-фамилии русского неогегельянца никак не обыгрывается. Я её, во всяком случае, не уловил. Может, конечно, какая-то перекличка идёт, но на каком-то сильно неочевидном уровне. Вон, Гегеля герой раза два по тексту шпыняет. Может, здесь?

Но давайте не будем углубляться в детали. А посмотрим на то,

 

ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ ДАЛЬШЕ?

Об этом нам рассказывает сам автор уже на странице 17:

«Если бы это был роман, то синопсис начинался бы так.

«В Эрфурте происходит неординарное для современной Германии событие: на соборной площади устраивается аутодафе. Двое, Турок и Славянин, продолжают расследование преступлений, которые совершил Сожженный. Они оба — сотрудники некоего Института (eines Instituts), главной задачей которого является изучение сознания Сожженного. По его записям они реконструируют его жизнь в Самарканде, его друзей, его учебу на философском факультете в Ташкенте, а также женщину, требовавшую в знак любви принести ей череп».

Но это не роман, и синопсис здесь не нужен. Но что это тогда?»

Вы чувствуете то же, что и я, зайцы мои? Ну, давайте же назовём вещи своими именами. Конечно, это бред. Нелегко говорить это относительно лауреатского произведения, но что же ещё?

Чуть дальше, впрочем, этот синопсис перестанет соблюдаться вообще, два сыщика после нескольких глав бессмысленных разговоров, окажутся порождениями мозга Сожженного, которого на самом деле зовут Фархадом, но своего имени он стесняется. Да и автор тоже от того, как назвал своего героя, явно не в восторге. И Фархадом его почти не называет.

А враги тем временем героя преследуют:

«Потом он видит своих врагов.

Враги идут вдоль дороги; их, разумеется, двое. (…)

«Уходите обратно в мое сознание, — говорит он, подойдя к ним. — Я не выписывал вам пропуск на выход из него. Ваше время еще не пришло. Возвращайтесь обратно в меня. Ну? Мой мозг ждет».

Враги переглядываются и начинают бить его».

Нелёгкое дело, зайцы мои, расшифровывать потоки лауреатского сознания. От некоторых пассажей возникает подозрение, что автор всё же чем-то помрачил свой разум.

«Отойдя от ноутбука, он мысленно закурил. (…)

Мысленная сигарета дотлела до фильтра и слегка обожгла пальцы — он поморщился и помотал ими в воздухе».

Но это что? Подумаешь! А вот как вам воображаемые бёдра языка?

«Во рту танцуют зубы, извивается язык. Как в восточной пляске. Вверх-вниз, бедрами, бедрами. Какие бедра у языка? Воображаемые».

Сам понимаю, что рецензия не резиновая, но от ещё одной цитаты всё же не удержусь:

«Славянина кормили в самолете.

Его рот ел курицу; тонкую, как соленая бумага, колбасу; рис и курагу, его рот запивал это томатным соком, чаем, водой. Его глаза ели длинные облака, буквы самолетного журнала, фильм, мелькавший над головой, людей, снова журнал и снова облака. Его ладони ели подлокотник кресла, гладкую обложку журнала, хрупкую поверхность пластмассовой вилки.

Что ели его уши? Они остались голодны».

Нет, я, конечно, знаю, что Сухбат Афлатуни — ещё и поэт. Конечно, это могут быть и поэтические образы. Странные. Но для поэзии это — скорее достоинство. И, тем не менее, не покидает ощущение, что с какого-то похмелья это всё написано.

Давайте поищем в тексте источник вдохновения. Несколько раз упоминаются недорогие вина, которые пьют в общаге студенты, потом в Самарканде пьёт папа героя. Ну, в принципе, как версия — вполне.

И тут во второй книге (да, рассматриваемое буквоизделие — это своего рода дилогия) мы вдруг сталкиваемся с невероятно экзотическим способом одурманивания мозга. И в какой-то момент отпадают все сомнения, а в голове сияет мысленная, как сигарета, лампочка: вот оно! Эврика! Итак, что же это за способ? Зажмурьтесь, это

 

ОПИУМНАЯ КЛИЗМА

Такими, по рассказам автора, лечили расстроенные войной нервы философу Ницше:

«…в итоге он сам заболел, его лечили опиумными клизмами… Опиумные клизмы — последнее слово медицины. Может, после этого у него и началось…»

Но нет, не будем подозревать автора в употреблении сомнительных кружек Эсмарха, тем более, что он сам осознаёт всю тлетворность этой практики.

Но вот очевидно потные валы вдохновения исключать нельзя. Притом, вдохновения явно сокрушительного, когда пишется всё, что попало, единым потоком, сюжет неряшлив, герои бесхарактерны, коллизии не то, что запутаны, а свалялись в не разбираемый колтун.

Я всё ждал любовную линию. И действительно, герой смущённо путается с какими-то бабами:

«Его возлюбленные золотых кубков ему не дарили. Одна чуть не одарила гонореей; спасибо, что предохранился, см. выше».

Потом Фархад (он же Иван Ильин) знакомится на Алайском рынке Ташкента с уборщицей книжного магазина. И всё, он пропал, влюбился. К тому же ночью в общаге происходит удивительное:

«Она дошла до унылой башни, в которой помещалось философское общежитие. Потом стояла в лифте, поднимавшем ее выше и выше, сквозь слои этажей.

Зашла к нему и села на кровать.

Казах улыбался во сне.

А он — резко поднял голову.

Она сидела над ним и тоже улыбалась: той, дневной улыбкой. Улыбкой вопроса о мясном павильоне.

«Как…» — начал он.

Она быстро поднесла к губам палец: «Тс-с…»

Давайте оценим «улыбку вопроса» и осознаем, что герой наш — наверное, тот ещё сердцеед. Правда, он так и не выяснил, как зовут его «рыночную» любовь, выдумывает ей имена. Потом она куда-то незаметно исчезает.

И появляются другие бабы: какая-то Ута, какая-то Мерга, которая то ли воображаемая, то ли нет. Потом появляется некая фрау Фрау — явно порождение пост-клизменного бреда. Или избыточного вдохновения. Эту фрау Фрау тоже непонятно, как зовут, что ей надо. Она просто ходит за героем, встречает его на вокзалах, многозначительно и необязательно путается под ногами.

В общем, подходит к концу первая из двух книг, а любви у героя так и не случается. Правда, в сцене аутодафе, которой заканчивается (равно как и начинается) первая половина буквопродукта, герой вдруг вспоминает некую Анну, не мелькавшую раньше вообще нигде и никак:

«Тут, кажется, он вспомнил. Раздвинув губы, он закричал:

— Анна! Анна, ты где… Анна, спаси меня!»

Но и это внезапное имя тонет в потоке необязательностей, коими текст изобилует.

Но давайте всё же зададимся вопросом —

 

ЗА ЧТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ СОЖГЛИ ГЕРОЯ?

Если бы я мог это вам сказать, зайцы мои. Но не могу. Ибо непонятно.

Никаких радикальных и шокирующих идей автор устами героя не высказывает. Собственно (давайте чуть похвалим) некоторые моменты текста представляют интерес. Это парадоксальные эссе о кофе, о времени, о превратностях истории. Один-два афоризма — где-то так на уровне Пелевина-ст. Вот, например, мне понравилось:

«Все кому-то нужны. Раньше только Большой Брат смотрел на тебя, теперь к нему прибавились Средний, Младший и даже Такой, О Котором Ты Еще Не Подозреваешь».

Очень хорошо, согласитесь. Явно ради чего-то такого буквопродукт и ваялся. Но, к сожалению, к моментам, в которых Афлатуни блестящ и искромётен, прилагаются несъедобные ошмётки сюжета и непонятные потуги на любовную линию.

Но даже эти искромётные эссе — в общем-то, на любителя. На 10-15 лайков в соцсети. Никакого потрясания основ в них нет.

Правда, может быть, от отчаяния что-нибудь придумать, автор подпускает пророческую струю. Это, я не знаю, какой-то

 

ИСПАНСКИЙ СТЫД

Например, в начале 1990-х герой предсказывает события 11 сентября 2001 года, сообразуясь вот с какой логикой:

«Башни-близнецы были построены в 1973 году.

Год, ставший началом конца истории. В конце 1973 года разразился нефтяной кризис, незападные страны впервые решились диктовать свою волю Западу. (…)

В том же 1973-м арабские террористы захватили два самолета в аэропорту Рима. Один взорвали, другой угнали в Кувейт.

Теперь эти башни будут взорваны. Да, эти башни. Да».

Да, зайцы мои, такая вот логика. Письма о своём открытии герой рассылает во все газеты и (возможно) в Спортлото. Ноль реакции. Герой размещает текст на своём сайте, который никто не читает. И вдруг — трах-бах! Приходит вежливая «гэбня» — Турок и Славянин, они же порождения героевой головы. Пророка законопачивают в больницу, а его компьютер обнуляют до фабричных настроек.

Но не только падение башен-близнецов предвидел герой Афлатуни. На его счету ещё ряд открытий:

«Он предсказал охватившую мир пандемию, назвав ее «китайской болезнью» и угадав симптомы. (…)

Он предсказал с точностью почти до дня начало Долгой войны. Он предсказал… Это, наконец, переполнило чашу терпения тех, кто до того за его прогнозами просто молча следил».

Итак, терпение рептилоидов (или кого там) лопнуло и происходит следующее:

«А Турок и Славянин ответили. Позвонили прямо ему в голову».

Я не могу, друзья, я уже рыдаю. Все эти предсказания уже свершившихся событий — они порядком дезавуируют хорошее впечатление от остроумных парадоксов. Предсказывать прошлое — трюк дешёвый, очевидный. Вы попробуйте, дорогой автор, реально проанализировать процессы, очертите контур будущего. Да, это рискованно, но это лучше, чем прорицать общеизвестное прошлое.

Что ж, мы видим, что в первой книге буквопродукта много, прямо скажем, фигни.

«Да, я сказал «фигня»; херня еще не наступила, давайте придерживаться терминологической точности», пишет автор на странице 37.

Поверим ему. Ведь нас ещё ждёт

 

ВТОРАЯ КНИГА

Вот, действительно, загадка — о чём она может быть вообще? Вроде, героя сожгли. Он что, как и полагается ведьмаку, собрал свой пепел кучкой и зазомбировал? Если бы.

Вообще, знаете, у меня возникло впечатление, что сначала была только первая часть. И её автор послал в издательство. А ему, лауреату, рукопись-то и вернули, присовокупив примерно то, что сказали мы. Но обнадёжив. Мол, если прибавиться любовная линия, то можно и попытаться опубликовать.

И Афлатуни, не дрогнув печатающим пальцем, ввёл любовную линию. Во второй половине буквопродукта. Я, зайцы мои, видел всякое, но с таким артхаусом сталкиваюсь впервые. Короче, оказалось, что та Анна, к которой взывал с костра Фархад, это его жена. Не, ну а что вы удивляетесь? Ну, жена. Да, забыли о ней упомянуть. А это потому, что у героя, короче, опухоль мозга, точно! И он всё забывает. Да что вы привязались? Читайте, что лауреат написал! А то ишь! И вообще:

«Он женился на ее ушах. Ему просто нужно было два отверстия для своих мыслей».

Короче, вот эта самая забытая жена — она и есть та загадочная фрау Фрау, что неосмысленной тенью бродит за героем всю первую часть. А он её как бы не помнит — ни как зовут, ничего. Ах, как это драматично.

И вот вторая книга «Катехона» писалась явно в сильных попыхах. Тут уже не до стилистических излишеств и кунштюков. Тут не до плезиру, успеть бы к дате. И Афлатуни пользуется безотказным боллитровским приёмом под кодовым названием «Каждую крошку в ладошку». То есть, ни одно слово не должно пропасть. Ведь всё, что выделилось из лауреатской головы — священно. Начинается безотходное производство. Например, как здесь:

«Платье с вырезом на груди… как это называлось тогда? Да, «декольте», она помнит. Вырез, то есть, да, декольте, прикрыт… прикрыто прозрачной… неважно как это называлось. Хорошо, пусть будет — накидкой. Прикрыто накидкой».

То есть, видите — в ход идут все синонимы. Ничего не выкидываем.

«В Батуми они как-то друг друга терпели и даже любили. У каждого была своя… забыла слово. Типа «вентиляция». Да, отдушина. Своя отдушина».

Такое впечатление, что в дело идут и пометки редактора:

«И тогда он встретил ее.

Пошлая, тысячи раз использованная фраза. «И тогда он встретил ее».

Ничего не пропадает. Хотя, конечно, это всё вкусовщина. Но есть и

 

БЕССПОРНЫЕ КОСЯКИ

Например, вот от этого я завис надолго. На странице 396 читаем:

«Заметила свежее пятно на скатерти; представила лицо тещи с расширенными глазами».

Это героиня, собственно Анна, заметила пятно. Она, конечно, девушка европейская — сторонница чайлд-фри и толерантности. Может, это всё неспроста. Вдруг инклюзивность до того дошла, что в Европе уже и свекровь тёщей называют. Мало ли.

А несколькими станицами далее есть совсем уж непростительная путаница с датами:

«Пятнадцатого июля тысяча двести тридцать седьмого года более тысячи детей в необычном судорожном танце вышли из Эрфурта и дошли до соседнего Арнштадта. (…) А это было время больших войн. (…) Время Крестовых походов. Когда эрфуртские детишки плясали и падали без сил… В это же время на севере шло усиление Ливонского ордена и его первые стычки с русичами. Через двадцать с небольшим лет они двинутся на Новгород… Понимаешь, в ливонских войнах могли быть те самые подросшие дети или их ровесники».

Что-то мне в этом пассаже глаз-то зарезало. Ну, смотрите, допустим, дети плясали в 1237 году. Прибавляем 20 лет. Имеем 1257 год. А Ледовое побоище случилось в 1242 году. То есть, всего через пять лет после детских плясок. И от этой несуразности всё мыслепостроение автора рушится.

И это ведь — не просто опечатка. Это, в общем-то — маркер того, что текст-то не перечитывался. Писался быстро, с колёс. Ну, а что? Лауреат творил. Вы — жуйте, не отвлекайтесь.

Тем временем

 

ПОДЫТОЖИМ

Перед нами буквопродукт сырой, непропечённый, сляпанный в бреду и спешке. На прилавки, однако, поступил под видом премиального. Но нам же не привыкать?

Собственно, автор сам дал нам исчерпывающий образ своего текста. Вот он, на странице 158:

«Новое платье короля?» — усмехался он сверху.

Да. Нет. Ты ничего не понимаешь. Те мастера не были обманщиками. Они были философами. Они сшили королю наряд из новых имен.

(…)

Новое платье из имен колыхалось на нем, как жидкое стекло. По обеим сторонам стоял народ и разглядывал своего правителя. (…)

«А мальчик?»

Какой? А… всё было не так. «Король гол?» Нет. Во-первых, он ничего не кричал…

(…)

Король сам всё понял. Он понял по лицам своих подданных, что они не видят его нового философского платья. Они видят только его ноги, стянутые гусиной кожей, и впалый живот с жалкой шерстью внизу. И только тот «мальчик»… Перестань кусать мое ухо… Хорошо, если я останусь без уха, тебе будет веселее? Вот и оставь… пожалуйста…

А мальчик был девочкой. Девочкой со светлыми, чуть водянистыми глазами.

Только она видела новый светящийся костюм».

Да, зайцы, специфика новых времён такова, что уже все видят то, что короли — голые. Это уже давно ни для кого не секрет. Но лишь избранным, таким, как Елена Шубина, дано видеть неочевидные достоинства всех этих поставляемых на книжные прилавки лауреатских буквопродукций.

До новых встреч.

#новые_критики #субхат_афлатуни #катехон #аст #реш #буквопродукт