Антиутопия в Нью-Васюках Алексея Конакова

(Алексей Конаков. Табия тридцать два. М., Индивидуум, 2024)

Я, зайцы мои, давно уже ничего от боллитры нашей не жду. Ну, как? Делаю вид, что жду. А в глубине души — нет никаких светлых ожиданий, сплошное выгорание. И книжные прилавки с отечественными боллитровскими новинками давно уже на меня грусть-печаль наводят.

И вот стоит как-то пасмурным осенним вечером Лев Валерьевич у такого вот прилавка — рассматривает новинки на растерзание. «Вот эту, — думает. — И вон ту... А эту вот — вообще лесом, слишком невнятная обложка». Но потом всё же очерствел сердцем и взял. Думает: «Потерзаю тебя, страшное, неудавшееся дитя российского книгопрома».

И действительно, обложка здесь — это такие геометрические чёрные и белые клетки. А ещё на ней — ни о чём не говорящее название и ФИО автора с такими же свойствами. Лишь значок «18+» в левом нижнем углу внушает надежду на что-то более-менее бредовое.

Но самое интересное ждало на задней обложкоповерхности. Цитата, зайцы, от кого бы вы думали? Ладно бы от Сенчина, каких других шубинцев. Но нет — от Павла Пепперштейна. А это — дядечка всё же уважаемый. К мнению, наверное, стоит прислушаться.

«Перед вами увлекательное повествование, выстроенное по законам шахматной партии и продолжающее традицию таких известных «шахматных» текстов, как «Алиса в Зазеркалье» и «Защита Лужина»… Появление «Табии тридцать два» внушает парадоксальный, но отчетливый оптимизм относительно будущего литературы», — пишет Пепперштейн.

«Ну, ничего себе заявочка! — подумал ваш покорный. — Неужели что-то экстраординарное?» Но, впрочем, разместившаяся под Пепперштейном цитата Аллы Горбуновой возвращала ход вещей на свои места:

«Роман Алексея Конакова создает пространство будущего, в котором раскрывается глубинна мистика шахмат, возможности концов и начал шахматных партий как концов и начал реальности», — изрекла новоявленная генийка российской словесности (если верить Г. Юзефович). В этой цитате как-то не очевидно то, что рецензентка текст читала. Да и повторы «шахмат», «концов», «начал» в одной строчке как-то не красят. Как будто настолько впопыхах отрецензировала генийка этот текст, что даже синонимов не успела подобрать. В WhatsApp, наверное, писала, на бегу.

Но меня эта корявая буквоцитата успокоила, друзья. Значит, думаю, всё в порядке будет. Отстой Отстоевич. За Пепперштейна, правда, обидно…

Но не будем гадать, зайцы, а

 

НЫРНЁМ ВНУТРЬ

Эпиграфа нет. Это жаль. Обычно эпиграфы много говорят. Порой даже позволяют определить степень авторской идиотии. Но тут — нет как нет пищи для ума. Что ж, смотрим первые слова:

«Вместо неухоженного города, разоренной страны, холодной весны; вместо тайно движущихся материковых плит, летящих из космоса элементарных частиц, вспыхивающих звезд и вращающихся планет; вместо самой бесконечной Вселенной — было одно счастье».

Хм… Даже не знал Лев Валерьевич, что и сказать. Может быть, даже и неплохо. Обычно на первой странице интересничают авторы. Ну, а тут у нас — в принципе, годная джигитовка.

Короче, оказываемся мы в России 2081 года, декорации которой поразительно напоминают наши ранние 90-е. Что же случилось? А вот что:

«События, приведшие к Кризису, довольно скоро стали сравнивать с Крымской войной 1853 — 1856 годов; Россия захотела подчинить сопредельное, соседнее государство, вроде бы очень слабое и абсолютно неэффективное, развернула армии, начала боевые действия – однако спустя какое-то время выяснилось, что война ведется не только и не столько с соседом, сколько с мощной коалицией передовых западных держав. Ха, конь собрался съесть одинокую пешку, а она вдруг обернулась ферзем. И предполагаемая легкая победа обернулась тяжелейшим поражением».

В общем, Россия, по «предвидению» автора, схватку проиграла. Расплата тяжёлая:

«Это малоизвестно, но сразу после капитуляции ставился вопрос о существовании России как таковой: высказывались мнения, что страну нужно разделить на части, подвергнуть долговременной оккупации и прочее. До подобного, хвала Каиссе, не дошло, но жизнь поменялась радикально. Победители, понятно, сместили Правительство, устроили показательные суды, провели люстрацию. Полностью переписали Конституцию — из президентской республики сделали парламентскую. Заодно перекроили границы. (Все, конечно, для нашего же блага, чтобы молодая либеральная российская демократия снова не эволюционировала в тоталитаризм.) Опять же для будущей и во веки веков безопасности организовали демилитаризацию, денуклеаризацию и дедигитализацию; никаких чтобы у нас тут войск, никакого оружия, тем более ядерного (в связи с этим пришлось закрыть и все атомные станции, наложить бесконечный мораторий на авиационные полеты и на космические исследования). Мощные компьютеры и новое программное обеспечение запретили полностью, доступ к интернету заблокировали (якобы через интернет Россия могла влиять на выборы в соседних государствах), внутри страны оставили только небольшие локальные сети. Каково? Впрочем, даже и после этого на Западе так не доверяли русским, что Организация Объединенных Наций установила столетний Карантин, вы в курсе: вот уже полвека, как ни один российский гражданин не имеет права пересекать государственную границу».

Прерву ненадолго цитирование и скажу так: сразу не понятно — радуется ли автор такому исходу геополитического противостояния, или всё же печалится.

Тут Лев Валерьевич прервал ненадолго погружение в буквопродукцию и погуглил. Ну, так и есть, либеральный донельзя ресурс «Горький», например, уже успел посвятить «Табии тридцать два» восторженную публикацию в виде интервью автора. Конаков, кстати, отвечает обтекаемо, темнит, как может. Сталкивался с такими спикерами. Умные ребята, как правило. Ну, ладно, смотрим дальше.

У победивших рептилоидов естественным образом возникает вопрос:

 

КАК ИМ ОБУСТРОИТЬ РОССИЮ?

С помощью местных оппортунистов корень зла находится. Это — русская классическая литература.

«Именно через сочинения литераторов входили в умы россиян расхлябанность и необязательность, презрение к элементарной логике и к минимальному порядку, пренебрежение строгостью мыслей; входила вера в собственную исключительность («Умом Россию не понять!») и любование дикой, разрушительной силой («Да, скифы мы, да, азиаты мы!»); входила, в конце концов, темная страсть к экспансии, к расширению, к захвату; сначала — чужого внимания, чуть позже — чужих умов и душ, в итоге — чужих территорий и стран. Теперь об этом забыли, как о страшном сне, а ведь в начале XXI века русская литература была самым настоящим культом, Кирилл; зловещим, как оказалось, культом. Потребовалось поражение в воне, потребовались Кризис и Переучреждение России, чтобы мы, — все российское общество — раскрыли наконец глаза и честно и непредвзято взглянули на те якобы «великие произведения», которые сочиняли Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Горький и иже с ними и которыми нас учили восхищаться, уверяя, что все написанное прекрасно, и разумно, и правильно. Что же мы увидели, перечитав? Оригинальные мысли? Любопытные сюжеты? Беспристрастный самоанализ? Как бы не так! Только империализм, шовинизм, ненависть к другим народам и странам. Толстой откровенно восхищался мощью русского оружия, державшего в ужасе Европу после 1812 года, Лермонтов славил жестокое завоевание Кавказа, Пушкин воспевал подавление Польши и агрессию против Швеции. (...) А теории Достоевского о том, что русский человек «имеет право» убить кого угодно, а консервативные идеи Солженицына, а провластные стихотворения Тютчева! (...) Словом, все эти авторы, которых мы по наивности считали «честью и совестью нации», являлись на самом деле тривиальными пропагандистами на службе у государства, проводниками и апологетами имперского мышления. (...) Вы представляете, дорогой Кирилл, что происходит с людьми, когда им с детства вбивают в головы такие идеологемы?! И вот парадокс: любой человек может отказаться, например, от блюда, которое выглядит неаппетитным, несвежим или просто опасным для здоровья; однако жители России, прежде всего дети, на протяжении веков не имели права отказываться от чтения текстов «великой русской литературы» — хотя от нее воротило ничуть не меньше. (...) Но от плохой еды вас просто вытошнит через полчаса, плохие же идеи подобны паразитам, подтачивающим организм на протяжении многих и многих ходов».

Простите за пространную цитату, зайцы мои. Но вот так. Более того, тлетворность русской классики оказалась международно признана. Я, конечно, с округлившимися глазами читал всю эту дичь:

«Увы, сравнительный анализ продемонстрировал, что отечественная словесность действительно выигрывает у всех остальных (и с огромным преимуществом) невеселое соревнование в испорченности, в умении воспевать пороки и славить самые худшие черты человеческого существа, в какой-то иррациональной тяге к подлости, гадости, разрешению и гибели».

Но в какой-то момент всё же пробило на смех:

«А что такое, скажем, Достоевский? Поединок пьяных второразрядников, которые путают короля с ферзем, забывают правила рокировки, роняют на пол фигуры и в конце концов лупят друг другу по головам — доской, часами, шахматным столиком. И хорошо еще, если рядом не окажется топора».

После этого, в принципе, стало понятно, что

 

АВТОР ЭТО НЕСЁТ НЕСЕРЬЁЗНО

Есть такой приём в логике — reductio ad absurdum. Доведение до абсурда. Допустим, продвигает ваш оппонент (или кто там) какую-то идею. А вы её берёте, развиваете, доводите до крайности. И получается вот такое вот.

И, знаете, поймал ещё себя на том, что прямо-таки нестерпимо захотелось перечитать что-нибудь из русской классики. Она же отличная, на самом деле. Мне почему-то кажется, что всерьёз это автором говориться не может. Это хитрая такая интеллектуальная игра. Может быть, даже ненавязчивое русской нашей литературы прославление. Демонстрация того, какая она всё же крутая.

Кстати, автор идёт (или, может, его заносит) немного дальше. «Корень зла» — не столько литература, но ещё и сам русский язык!

«С другой стороны, русский язык как таковой находился после Кризиса под сильнейшим подозрением — в качестве «языка захватчиков» и «языка агрессоров»; полагали даже, что сама грамматика русской речи (ее очевидная склонность к экспансии, к разветвленным синтаксическим конструкциям с непременными придаточными предложениями и деепричастными оборотами) влияет на modus cogitandi носителей таким образом, что они неизбежно становятся империалистами. Получалось, что в той ситуации требовались русские книги, но желательно без русского языка».

Для чего требовались книги на русском языке, но без собственно языка? А вот:

«…речь должна была идти не о бездумной отмене, но об аккуратной замене русской культуры, о кропотливой пересборке «культурного кода» всех граждан России».

 

И ВЫХОД БЫЛ НАЙДЕН!

Короче, зайцы, всех выживших после геополитического катаклизма граждан России срочно «подсадили» на шахматы. Выглядит бредовато. Но, в принципе, мы знаем периоды увлечения шахматами в СССР. Когда за чемпионатами мира по этой игре следили всей страной, миллионами глаз, когда в газетах публиковались шахматные задачки. Да вспомним хотя бы Васюки Ильфа и Петрова, куда занесло великого комбинатора. Там ведь, пусть и гротескно, но описано всеобщее увлечение шахматами. Возможно, даже шахматный психоз.

По Конакову в Васюки превратилась вся Россия. Все, от мала до велика, штудируют гроссмейстерские премудрости, изучают чемпионские партии, прозревают красоту. Смягчение общественных нравов происходит практически тут же:

«…отечественная культура шахмат всегда противостояла империализму и москвоцентризму, ведь большинство российских и советских классиков были провинциалами. (…) Глядя на этих мастеров, изучая их партии, вы неизбежно начинали размышлять в прогрессивном деколониальном ключе, задумываться об автономии регионов и о том, что страна не сводится к одной или двум столицам».

Тут я снова принялся посмеиваться. Не знаю, как либералы это всё могут принимать за чистую монету. По-моему, тут идёт троллинг, не особо даже тонкий.

«Вместе с Лермонтовым и Тургеневым из людских сердец ушли ожесточенность, озлобленность, подозрительность и болезненный имперский синдром. Шахматные авторы ни к чему не призывают, не побуждают исправлять карту звездного неба или границы европейских стран, не заражают манией величия, не внушают опасных идей; они просто учат красоте и гармонии».

С неудержимой силой, золотые мои, потянуло Льва Валерьевича на Лермонтова с Тургеневым. Закралось подозрение, что автор Конаков — несколько глубже всяких там идеологем. Во всяком случае, стало понятно, что его книга заставляет задуматься. А это — уже немало. Потому что современные-то буквопродукты — они в своей массе не задуматься заставляют, а всякую мысль в зародыше глушат, как пена из огнетушителя случайное пламя.

Например, такой момент. Вместо Пушкина — теперь чемпион мира 60-х годов Ботвинник. Соответственно, он перенимает на себя всю ту ношу, что прежде тянул Александр Сергеевич:

«Куда прешь? Под ноги смотреть за тебя Ботвинник будет?» — зарычала над ухом хмурая уборщица».

Мы немного задержались на разглядывании мира, который изобрёл для нас Конаков. О чём это говорит? О том, что рецензент — раздолбай, конечно. Забыл, что рецензия не резиновая. Но ещё это — и свидетельство, пожалуй, того, что автор создал-таки свой мир. Пусть такой, в существование которого верится с трудом, но, тем не менее, он — косой, хилый, кривобокий, но всё же есть.

И это, скорее, хорошо. Но давайте на клочках места, которые остались у нас, попробуем понять

 

СОБСТВЕННО СЮЖЕТ

Вот он. Молодой аспирант из Новосибирска Кирилл приезжает в Санкт-Петербург писать диссертацию у светила из светил — академика Уляшова. Который, собственно, во времена оны хорошо поработал на рептилоидов и подсадил всю страну на шахматы. Перед Кириллом маячит блистательная карьера — невеста из хорошей семьи, академические и карьерные перспективы.

Но на пути к простому номенклатурному счастью образуются препятствия непреодолимой силы. Выясняется, что у академика Уляшова был про́клятый ученик — доцент Броткин.

«…дело в том, что Броткин — извращенец», — по секрету сообщает Кириллу очень неприятный герой по фамилии Брянцев, по имени — не то Борис, не то Алексей. Этот противный персонаж вообще мутит воду и произносит не самые благонравные максимы:

«Где вы увидели прекрасную и свободную Россию, на каких полях? Я лично вижу несчастную нищую землю, старики которой и рады бы дожить до деменции, а поди ж ты, не доживают — мрут с голода! Что там поменяла наша культура, что улучшила! (…) Какое к черту динамичное развитие экономики, когда 95 процентов зарабатываемого по-прежнему изымается за счет репараций? Когда через полвека после якобы «прогрессивного» Переучреждения половина продуктов распределяется по талонам? Когда в нашем парламенте всего две партии, одна из которых лоббирует торговлю металлами, а другая — торговлю углеводородами? Вы вещи называть своими именами не пробовали? Колония — вот что такое Россия, а искусственно созданный культ шахмат, как и вообще всякий культ — лишь средство идеологического оправдания сложившегося порядка. И вы все — жрецы этого культа: ваша настоящая задача вовсе не в том, чтобы выяснить, как именно играли Карпов с Корчным, а в том, чтобы анестезировать народную душу, пока российское сырье продается за бесценок в Европу и США».

Кирилл пытается не воспринимать его всерьёз. Но не очень-то получается. К тому же он находит «извращенца» Броткина. Тот занимается не тем, что вы подумали, а играет в «шахматы-960», когда-то изобретённые чемпионом Робертом Фишером, где фигуры выставляются в рандомном порядке. Смысл такой, что обычные шахматы исчерпывают свою вариативность. В них уже просто неинтересно играть.

Матрица повествования — примерно, как в «1984» Джорджа Оруэлла. Или вот ещё аналог — «Вспомнить всё» по Филипу Дику со Шварценеггером. То есть, спокойная жизнь героя разрушается тревожной тайной, которая касается всего мироустройства. И герой в меру сил пытается (или нет) исправить положение дел. В «1984» герой, например, гибнет.

В «Табии тридцать два» он гибнет тоже. Что тут можно сказать? До тайны Конаков повествование тянул нормально, но потом

 

ПОНЁССЯ БРЕД

Феерически провальный любовный треугольник — он намечен: Кирилл, мажорка Майя, некая студентка Шуша, которая явно чего-то от Кирилла хочет. Так вот — это не кончается примерно ничем. Шуша куда-то необъяснимо пропадает.

Авантюрная линия — тоже так себе. Без особых препятствий. Например, старушонка по имени Капитолина Изосифовна без всяких проблем проводит Кирилла в секретный спецхран, к сейфу, где хранится запрещённая статья чемпиона Крамника о будущем шахмат. А там — сейф. И рояльчик в кустах:

«Эта дверь была оборудована сразу двумя замками, но оба они не работали…»

Потом эта самая бой-бабушка где-то тоже пропадает, ну, и ладно. Герой всё равно сходит с ума и бросается в реку.

В общем, по сюжетостроению Конаков оказался не особый гигант. Но, к извинению автора, скажем, что он — явно увлечённый шахматами человек. Знает о них — совершенно точно много интересного. И каким-то образом он умудряется транслировать свою увлечённость читателю. Странное дело, но шахматные фрагменты я читал, например, с неким даже удовольствием, наплевав на дырявый и хаотичный сюжет. Писалось-то действительно ради шахмат.

А все эти антиутопические декорации — суть необязательная клоунада, которая должна оттенить главное.

В принципе, с Пепперштейном можно согласиться. Перспектива у автора есть. Но построение сюжета надо отладить. Может получиться и хороший писатель, если премиями преждевременно не развратят.

В принципе, книжка почти вменяемая. Где-то 6 из 10. Для российской боллитры это много.

Считайте, что похвалил.

Доброго всем дня.

#новые_критики #алексей_конаков  #табия_32  #индивидуум #буквопродукт