Подмастерье ахинеи, или Десять уроков Липок для Ромы Декабрёва

(Рома Декабрев. Гнездо синицы. М., Альпина нон-фикшн. 2023)

Погоды на улице, зайцы мои, стоят странные. В разгар января вдруг откуда-то взялась весна. Такое ощущение, что дедушка Мороз вусмерть отпраздновал, да и пошёл спать.

Поэтому, чтобы восстановить привычный порядок вещей и разбудить дедушку Мороза, давайте-ка применим посильное нам колдунство — вдруг сработает? Колдунство заключается вот в чём: надо взять буквопродукт какого-нибудь автора с зимним именем (или фамилией), попорицать (или похвалить, если есть за что), а там глядишь всё и вернётся примерно на своя круги.

Автор с подходящей зимней фамилией у нас на примете есть. Зовут его Рома Декабрёв. Недавно с выставки Non fiction Лев Валерьевич припёр целую гору буквопродуктов, в том числе роман вот этого самого автора с зимней фамилией — называется «Под синим небом». А потом вдруг обожгло воспоминание — ведь попадался же мне этот Декабрёв уже!

И полез Лев Валерьевич куда-то в самые закрома книжных полок, куда луч света не проникает, где в пыли и унылости чахнут забытые буквопродукты. И точно! Нашёлся там ещё один Декабрёв — вот этот самый, «Гнездо синицы». Я вспомнил — он взялся откуда-то с сильно позапрошлой ярмарки. И — признаться — отпугнул. Во-первых, явной инфантильностью псевдонима. Во-вторых, названием. Честно сказать, я думал, что там внутри — какая-нибудь полунесчастливая, с присюсюкиванием и соплеизвержением любовь под описания природы. Читать это всё не хотелось, достаточно Прозу.ру открыть и обресть и птичек, и соплей во множестве. Было бы желание. Но такового не наблюдалось. А потом Декабрёв вроде и устарел, и читать его стало совсем уж без надобности.

А тут вдруг — опа! Второй релиз, да не где-нибудь, а в той же «Альпине», что, типа того, солидно. А это значит, что издание № 1 каким-то образом оправдало ожидания, не разочаровало. Хм! Литературным критикам вообще-то свойственно ошибаться. Особенно не читая.

Что бы это ни значило, но, очевидно, Декабрёв сформировал какой-то тренд, породил какой-то спрос и неведомой нам частью общества стал востребован. Второй роман в таком случае лучше не трогать, не поняв первый. Ведь буквопродукт № 2 может оказаться и торопливой неудачей, такое бывало у многих приличных авторов. Зато в удачливости № 1 сомневаться не приходится. Было бы не вкусно, добавки бы не требовали.

Что ж, зайцы мои, раз так, то будем

 

ЗНАКОМИТЬСЯ С ДЕКАБРЁВЫМ

В Интернете про него есть не так много. Примерно вот что:

«Родился в 1992 году в Твери. Окончил МИЭТ, МФТИ. Участник мастерских прозы в рамках образовательного форума «Таврида», Международного форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки».

Чуть за тридцать. Образование — приличное, техническое. Но потом, как мы видим, понесло хорошего человека к сомнительным гуманитариям. Что это? Зачем? Оставить нужный людям хайтек и заняться написанием проз — это спуск, вовсе не подъём. К тому же вираж этого дауншифта пролегал через форумы. Кто не знает — это такие мероприятия, где молодые дарования упиваются водкой, вступают между собой в связи разной степени противоестественности, общаются с мэтрами. Ну, а те уж оценивают — кто смекалист, кто нет, у кого глазки юркие, а кто туп как дерево (тоже пригодится).

Что «Таврида», что «Липки» — кадровая кузница боллитры. Своего рода портал, из которого тянется ручеёк пишущих приматов в Редакцию Елены Шубиной, в ту же «Альпину», в «Городец». А там и до премий конечностью подать.

Козлищ от просто талантливых ребят фильтруют как раз вот в этих условных «Липках» под контролем разного градуса возлияний патриархов и бдительных тётенек.

И вот, зайцы мои, перед нами – в общем-то, кристальный, незамутнённый образец пост-«Липкинской» прозы, каковую изве̒рг благонравный ученик, впитав концентрированную науку боллитры. Поэтому, изучив этот буквопродукт, мы можем примерно понять то, чему учат в Липках. И с этой точки зрения наш анализ безусловно

 

ПРЕДСТАВЛЯЕТ ИНТЕРЕС

Ведь согласитесь, что постигнуть массовую закономерность гораздо интересней, чем ковыряться в прописях одного, отдельно взятого трудолюбивца.

Эпиграф у нас — из португальского писателя первой половины XX века Фернандо Пессоа:

«Да, сегодня он, должно быть, существует как мертвец, но, быть может, однажды в старости он вспомнит, насколько не только лучше, но и правдивее мечтать о Бордо, чем в Бордо высаживаться».

Вы что-нибудь поняли? Я тоже, зайцы, я тоже. Раскрою вам страшную тайну — это не обязательно понимать.

Обратим внимание и вот на что — слова португальца вовсе не взяты из расхожего сборника афоризмов, да и вообще — афоризмом не являются. А это значит — что? Да то, что Рома Декабрёв, по крайней мере, листал сочинения этого достославного автора. А из того факта, что в тексте буквопродукта Пессоа цитируется ещё раза три-четыре, мы делаем вывод, что этого несчастного португальского писателя, увидевшего при своей короткой жизни всего лишь одно-единственное издание своих текстов, использовали, как говорится на другом конце Европы, в хвост и в гриву.

И это открытие позволяет нам восстановить

 

ПЕРВЫЙ УРОК ЛИПОК

Вот он: «Молодой писатель должен прочесть какую-нибудь одну экзотическую хрень, которую никто, кроме него, не читал, а потом цитировать её к месту и нет для придания своим словам веса». 

Но поехали дальше. Первые слова буквопродукта. На первой-то странице даже самый завалящий автор интересничает, пытается произвести впечатление джигитовкой на буквах. Что у нас здесь?

«Сегодня меня обследовал патологоанатом. Я отчётливо помню, как скальпель проникал в мой висцеральный жир, о существовании которого до этого момента я не догадывался».

Это — первые слова. То есть, мы сразу понимаем, что историю нам рассказывает — мертвец. О как! Мёртвый рассказчик — наверное, фишка? Да не особо, зайцы мои. Это было — если не сто, то пятьдесят раз точно. У Достоевского («Бобок»), у Набокова («Соглядатай»), у Фолкнера («Когда я умирала»). Это у классиков. Но и в поп-культуре смерть рассказчика — не такая редкость. Самый известный пример «Милые кости» Элис Сиболд.

Есть пример и из современной нам боллитры. Помните, мы недавно разбирали опупею «Катехон» Сухбата Афлатуни? Там главного героя и, считайте, рассказчика — на самом старте вообще сжигают на костре. И Афлатуни с Декабрёвым — абсолютно соприродны.

А отсюда выводим второй урок Липок: «Вали кулём любую дичь, разберём потом. Или не разберём». Похоже ещё на то, что в идеале дичь должна быть зашкаливающей, чтобы наивный, доверчивый читатель испытал шок. Это для мастеров боллитры, чувствуется, важно.

А ещё шок на старте — это достаточно кондовый способ добавить в текст интригу при очевидном неумении выстраивать её с помощью событий, образов, атмосферы повествования.

Если же учитывать «новизну» такого старта, выводим третий урок Липок: «Даже если у кого-то такое и было — какая разница?»

Тут же неподалёку напрашивается быть озвученным и четвёртый урок. Я про «висцеральный жир», в который «проникал скальпель». Вам тоже понравилось? То-то же. Согласитесь, если бы автор написал просто про проникновение в жир, было бы не так красиво. А то — «висцеральный», не хухры-мухры, зайчики.

Формулируем четвёртый урок: «На старте надо вставить одно-два умных и непонятных слова».

Видите, сколько всего можно извлечь из эпиграфа и стартовых предложений. А сам-то разбор мы ещё не начинали. Ускоряемся. Рецензия не резиновая. Смотрим —

 

ЧТО ЖЕ У НАС ДАЛЬШЕ?

В мертвецкой повествователь долго не задерживается, а сразу же соскакивает куда-то в детство. Герой вспоминает, как некая девочка показывала ему и ещё троим друзьям гнездо синицы и спрашивала: «Что это?» Герои гадали, выдвигали варианты («двоичный код», «стерилизация населения планеты»). И тут герой, позабыв про скальпель в жире, отправился по бабам. Вернее, как? Стоял, тупил в окно, а там какая-то Лиза что-то делала непонятное. А потом — вжух обратно, к девочке-загадочнице. И узнал герой, что синичкино гнездо означает «всеобъемлющую иллюзорность всего». Прежде, чем пойти по бабам, герой это самое произносить и начал. Но договорить была не судьба. Лиза потянула со страшной силою. Да.

А потом вдруг мы оказываемся — где? Да в офисе же! И мы вдруг остро понимаем, что перед нами мало того, что непонятно что, так оно ещё и манагерская проза. О! Как мы по этому не успели соскучиться за последние двадцать лет. Не походило и года, чтобы на просторы боллитрушки не выпрыгивал очередной офисный носитель уникального микрокосма с собой любимым внутри и не начинал бы с завываниями страдать от несправедливости бытия. Манагерский автофикшн — уродливое порождение жабы общества потребления и гадюки офисного безделья. Вот что перед нами, зайцы мои! Содрогаетесь ли вы так же, как это делаю я?

Герой, в соответствии со всеми жанровыми стандартами — не убиться в пень башкой, какой специалист. Специально для него оборудуют жильё прямо в офисе.

«Но перепланировка, помнится, была моим главным требованием при трудоустройстве. На скорую руку мной был набросан план помещения с соответствующими пометками:

1) Никакого гипсокартона и ровных углов, мне подходит лишь вишня, слива или иная натуральная древесина.

2) Сооружение должно напоминать черепаху (но не быть ей), и чтобы входить и выходить можно было из “головы”.

3) Для внутренней отделки стен предпочесть зелёный цвет (виридиан), он удачно сочетается с элементами из дерева.

4) Однотонные обои, высокий бордюр.

5) Можно даже капельку лепнины, аккуратно (терпеть не могу лепнину (она пошла и нелепа)»

Но воодушевимся совсем уж невероятной надеждой, что герой (по фамилии, кстати, Стужин) — действительно крутой специалист. Что он решает какую-нибудь важную задачу в сфере импортозамещения неимпортозамещаемого. Что производственный роман из жизни айтишников перед нами — поди не интересно? Разве не таких историй требует наша нервная эпоха?

Но нет же, нет! Ничего подобного! Герой — вовсе не крутой айтишник. Но слово автору:

«Шли месяцы, одни подрядчики сменялись другими, но к какому-либо заметному прогрессу это не приводило. В свою очередь, по контракту это влекло то, что я мог не приступать к выполнению трудовых обязанностей в полном объёме. Отчасти поэтому я не очень-то торопил события, позволяя безделью привносить в мою жизнь некоторую расхлябанность. Спустя полгода и без того вольготный режим сбился окончательно; я ложился спать поздно и где попало, просыпался я тоже поздно, обычно прямо на чьём-нибудь рабочем столе, обнаруживая над собой обиженного владельца; затем, раскачавшись, я накидывал халат и шёл в общую уборную чистить зубы и умываться».

То есть, герой у нас получается

 

ОФИСНЫЙ БОМЖ

Не смейтесь, такие бывают. Я, как минимум, одного знавал, который в тапочках и халате перед высокой комиссией однажды вечером вышел. Чины оторопели, но босс нашёлся и сказал: «Видите! Допоздна работают! Живут на работе!»

Это — вполне себе коллизия для неплохой комедии. Тем более, что с коллегами у офисного бомжа отношения не складываются.

«Уже некоторое время меня преследовало ощущение, будто все сотрудники офиса сговорились и объявили мне бойкот».

Но напрасно я предвкушал коллизии отношений. Появился директор, которому позарез понадобилось с офисным бомжом не то, чтобы посовещаться, а излить ему душу, да.

«Но стоило за нами захлопнуться двери, как мужчина со всей своей системностью разом поник, его плечи обмякли и провалились, он схватился за лицо и затрясся».

Обратите внимание, зайцы, на роскошный синонимический ряд. «Мужчина» как синоним — это маркер дубовости, уж простите, но это так. Но дальше лучше:

«Вдобавок его вырвало прямо на ковролин, куда и сам он через секунду направился вслед за своим содержимым».

Я рыдаю, зайцы мои. Это каким же ветром такое вот чудо со всем его содержимым принесло в многострадальную нашу боллитру?

Пятый урок Липок: «Ты можешь быть косноязычным. Это даже приветствуется».

Но дальше, дальше, отважные зайцы. Босс несёт бред в камеру мобильного телефона, заставляет героя завести отношения со своей дочерью Лизой, поджигает офис и самоубивается в порту. Но промежду всеми этими действиями не забывает вести диалог с офисным бомжом.

Вот как выглядит эта беседа:

«— Кто бы знал, что тишина может быть такой громкой, что негде от неё прятаться.

— Метеочувствительным людям рекомендуется без особой необходимости выходить из дома».

В общем, как замечает автор после этого диалога: «интеллектуальной возвышенностью не пахнет ни там, ни здесь».

После этого начинается

 

ТИПА ДЕТЕКТИВ

В здании, замаскированном под заброшенный кожвендиспансер, собирается следственный комитет, члены которого пытаются понять – кто и зачем убил олигарха? Был какой-то подозрительный тип, докладывают сыщики — никто не помнит, как его зовут и чем он занимался.

А тут к сыщикам такой главный герой в шляпе заходит и прогоняет телегу:

«Я считаю, что интересующее вас лицо на самом деле не преступник, а жертва обстоятельств. Это глубоко больной человек, утомлённый прелестями жизни, но в то же время бесстрашный и утончённый, вы сами вдумайтесь: студия, похожая внешне на черепаху, но не являющаяся ею, к тому же из натурального дерева! Это же гениально, это породило бы новый взгляд на построение офисного пространства».

Давайте-ка я минут пять повою. Я уже не могу это писать. Содержимое моих глаз (то есть, слёзы) забрызгало всю клавиатуру.

Всё, прорыдался. Едем дальше. Я надеюсь, все поняли, что перед нами ещё и ахинея. Вот чистейшая, как она есть. Она неистребима, зайцы. Нет переводу самовыражающимся авторам, которые демонстративно не маскируют своё неумение рассказывать истории.

Помню, в середине 90-х приезжал я в Москву, в гости к другу, который, будучи филологом (то есть, понятно), успел блестяще поменять в столице с десяток работ в бизнесе. «Как ты устраиваешься?» — спросил я. Друг отвечал фразой, которая может быть и шестым уроком Липок:

 

«ЧЕМ ГНУСНЕЕ БРЕД, ТЕМ ВЫШЕ ШАНСЫ!»

Как мы видим, эта закономерность работает. И, пожалуй, является истинной.

Давайте-ка сразу отметим и седьмой урок Липок: «Каждое написанное тобой слово, — священно. Не выкидывай из текста ничего!»

Торжество этого принципа мы наблюдали недавно у Сухбата Афлатуни, который, кажется, умудрился включить в текст не только все черновики и перебор синонимов, но ещё и редакторские примечания на полях.

Декабрёв, кажется, матёрого лауреата всё же переплюнул, включив в текст нетленки её обсуждение (возможно, в Липках же):

«— Такого бреда я в жизни не слышал… (…) Зачем мы тратим на это время? пусть найдёт работу нормальную или занятие по душе. (…)

Я хочу сказать, что этот словесный понос вымени коровьего не стоит, а вы оба уши развесили, будто пред вами какое-то откровение. (…)

— Убийства, серость, какие-то психические отклонения, асоциальность, непонятный никому юмор, цинизм и собственная исключительность – типичный дед инсайд, самый настоящий, мёртвый внутри. Поработал бы месяцок на заводе или на земле, принёс бы пользу миру, тогда посмотрел бы на него…»

Отгоняем прочь предположения, что автор всё про себя понимает. Это не так. Это кокетство. И защита от критика. Типа: да, такой вот я. Ничего не умею. Не бейте больно, дяденьки. И это — явно восьмой урок Липок: «Кокетливая самокритика спасает от критика». Ну, да. Горе-писателя все начнут жалеть: ничего, маленький, ещё научишься, куда денешься.

Можно было бы польстить Роме Декабрёву и назвать его, например, «мастером ахинеи». Но нет, не мастер. Где-то подмастерье, ибо подлинный бред по дурному энергичен и заразителен. А декабрёвская ахинея — вялая, зевотная.

Но возникает вопрос —

 

ЗАЧЕМ ЭТО НАПЕЧАТАНО?

Вот действительно — зачем? Издатели же — умные ребята. Они не могут не понимать, что от чтения Ромы Декабрёва мозг скукоживается в козявку. Этому было бы объяснение, если бы Рома был бы родственником кого-то из влиятельных людей. Но нет. Он — провинциал.

Но ответ мы получаем где-то странице к 150-й. Герой попадает на некую войну. А там:

«Задумываешься невольно о тех, кто не вернулся: их ведь могла ожидать какая-то иная судьба, здоровая неопределённость, а не смерть с разодранным в клочья брюхом по локти в чужой крови; иные заботы, а не переживания, как бы не сдохнуть в окопе, не повиснуть на колючей проволоке, не оказаться настигнутыми пулей, не сжечь себе лёгкие и глотку раскалённым фосфором. (…) Им бы кивать прохожим в шутку, вызывая у них недоумение и негодование, а не пули и штык-ножи всаживать в них же, вызывая недоумение и негодование».

То, что на войне автор не был, из текста видно. Но это не мешает ужасаться, описывать зверства над мирными жителями, упоминать какие-то изнасилования:

«Я отчётливо помню страх в глазах изнасилованных дочерей, чьи матери были изнасилованы и убиты пятью минутами ранее, они не плакали и не просили пощады, но это, возможно, оттого, что слёз попросту не осталось, как и веры в действительность происходящего», — пафосно косноязычит автор.

А вот герой убивает противника:

«Однажды в ходе наступления мы пошли на врага в штыковую; меня тогда повергло в шок то, с какой плавностью лезвие штык-ножа скользит по изначальной целостности туловища, не встречая препятствий со стороны плоти. (…) противник — темноволосый юноша с выпученными глазами и необычайно густыми ресницами — искусно глотал воздух в агонии, подражая рыбе, выброшенной на берег. Я подмечал малейшие движения его губ и дрожь в руках, одной из которых он старался заткнуть дыру в животе, а второй — как бы подтягивал ко рту кислород».

Никого не напоминает? А я вам дам подсказку — самый популярный автор московского метро. Ну? Конечно, Ремарк. «На западном фронте без перемен». Не прямое заимствование, но «творческая» переработка, да.

Десятый урок: «Повесточные мотивы оправдают всё».

Эти десять уроков, несомненно, принесут вам признание. Но потом не обижайтесь.

До новых встреч.

#новые_критики #рома_декабрев #гнездо_синицы #альпина_нонфикшн

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 606

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.
  • Комментарии отсутствуют