Сонливые артерии и душистое гречетте с луком от Ромы Декабрева

(Рома Дека́брев. Под синим солнцем. М., Альпина нон-фикшн. 2025)

Сегодня с нами, что ж поделать, снова Рома Дека́брев, с предыдущего разбора творений которого прошло неприлично мало времени. Всего-то месяц. Но взяться, наверное, надо.

Во-первых, чтобы

 

ПРИНЕСТИ ИЗВИНЕНИЯ

В прошлой публикации ваш покорный обзывал Рому — Декабрёвым. А это неправильно! И неприятно человеку, когда его фамилию перевирают. К моему младшему брату как-то в класс новая учительница пришла и стала делать перекличку, знакомиться со всеми. Доходит до буквы «Р». «Рожков!» Молчит братец. «Рожков! Нет Рожкова?» — «Есть, — говорит братец. — Только не «О», а «Ы». — «Рожкыв, что ли?» — недоумевает новая учительница.

Так что беру свои обзывательства назад. Дека́брев он. Немножко противоестественное звучание, но, если произносить фамилию автора правильно, но набрав каши в рот, может послышаться Ди Каприо. Может быть, таковы и авторские мотивации при выборе псевдонима.

Во-вторых, не стоит подозревать вашего покорного, что он запал на творчество Декабрева. Вслух ругает, а самому нравится. Нет, не запал. Дело в другом.

В жизни критика есть одна большая проблема — утилизация прочитанного. Зачем хранить дома буквошлак, если не можешь даже представить ситуацию, когда бы в голову взбрело его перечитывать? Есть много способов утилизации прочитанного.

Самый радикальный применяется, когда буквопродукт запредельно гнусен, и критик не хочет, чтобы он попал в руки даже бомжам, которые, прочтя его станут хуже. Для этого способа подходит несвежая рыба, залежалые шпроты или подвонявшие морепродукты. Надеваете резиновые перчатки, перекладываете субстанцией испорченные буквами страницы. Шаг следующий: поливаете страницы маслом или другой жидкостью, в которой находилось то, что подпортилось. Лучше над раковиной, а ещё лучше — над унитазом. Это ещё не всё. Стелите на полу подъезда газету, кладёте туда буквопродукт, наступаете на обложку, чтобы страницы всеми этими тлетворными соками пропитались, как следует. Всё, можно выкидывать. На буквопродукт никто не покусится. Хотя, может быть, его сожрут помойные животные.

(В принципе, думаю, годится и кошачий (собачий) корм. Обязательно влажный. Это даже более экологично. В таком случае, животные, которые будут утилизировать негодный буквопродукт в себя, гарантированно не отравятся.)

Этот способ избавления от буквопродуктов Лев Валерьевич давно уже не применял. Несолидно. Да и некогда. Обычно всё происходит проще. На работе у нас есть полка книгообмена, и препарированные полиграфизделия оказываются там. Почти все находят себе новых хозяев. Драгунский, Осокин, многие прочие герои наших колонок — попали к кому-то в добрые руки. Притом за очень недолгое время. Поставил Лев Валерьевич изгоняемое обложкоизделие на полку, пошёл на перекур, а обратно идёт — уже забрали. С Драгунским так и было, например.

А вот с Декабревым

 

СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ

Уже месяц стоит на этой полке «Гнездо синицы». Никто на него не покушается. Даже даром. Похожая ситуация была только со сборником лауреатов премии «Лицей». Две недели его игнорили, но потом некая добрая душа пожалела болезных. А Декабрева не жалеет никто.

А что это значит? А то, что, конечно, не продался буквопродукт. Смотрите сами, если люди не хотят его себе даже даром, то какова вероятность, что они заплатят за него цену двух-трёх бизнес-ланчей? Ну, может, есть какая-то статпогрешность. Я же вот как-то его купил...

Но вот, несмотря на все гримасы судьбы, перед нами — новый роман Ромы Декабрева. Интрига — в первую очередь, в том, как он вообще смог появиться на свет. Ведь первый роман представлял собой слабо структурированную псевдогаллюциногенную ахинею со штыковыми атаками. Ажиотажного спроса, как показывает наш эксперимент с полкой, буквопродукт «Гнездо синицы» не породил. Зачем издавать второй, если первый провалился?

Давайте попробуем понять. С одной стороны, есть буквопродукты-«локомотивы», прибыль от которых покрывает убытки от издания аутсайдеров. В случае с «Альпиной» это — Алексей Иванов и его недавний текст «Вегетация». Допустим. Но, с другой стороны, если в ту же «Альпину» что-нибудь пришлём мы с вами, то скорее всего пойдём кудрявым лесом — пробовать предлагать другим издательствам и всякое такое. А в случае с Декабревым — всё норм.

Более того, именно вот этот вот буквопродукт № 2 номинировался в минувшем году на премию «Лицей» и дошёл аж до финала. А ещё ему присобачили более продающую обложку с какими-то символами вверху и карандашным наброском женщины в посткоитальном трансе в нижней части обложкоповерхности. В качестве редактора указана Аглая Топорова — человек серьёзный и профессиональный. Стало быть, гипотетические декабревские каляки-маляки во втором томе правила дочь видного критика Виктора Топорова. Не кисло.

То есть, делаем промежуточный вывод, Декабрева кто-то усиленно продвигает, игнорируя сопротивление сред и материалов. Но — what a fuck — зачем? Если надо продвинуть, допустим, повесточку, то есть буквопродуктослагатели и повыше рангом, кратно популярнее, с пятьюдесятью или даже со ста читателями, допустим. Они же все эти нарративы схватят и хвостиками завиляют. И это дешевле, чем продвигать с отрицательных показателей новый бренд.

Но похоже, хозяевам дискурса важен именно Декабрев. Попробуем понять, чем именно. Мы с вами, храбрецы мои,

 

НАЧИНАЕМ ПОГРУЖЕНИЕ

Относительно любой прозаической субстанции, исторгнутой из головы в виде букв, уместен вопрос «о чём здесь?» Каков сюжет, яркие ли герои, искрят ли конфликты?

Графа «сюжет» — сразу прочерк. Не заставляйте меня пересказывать то, что отсутствует в принципе. В самом принципиальном для автора принципе. То, что Рома Декабрев — выше любого сюжета, мы поняли ещё из предыдущего буквонабора. Но чтобы настолько выше, мы не знали. Это как, знаете, с крыши Москва-сити смотреть на соседние пятиэтажки — вон они, малепусенькие! Примерно с такой же высоты весело поплёвывает на сюжет и прочие формальные ухищрения Рома Декабрев. Ну не нужно это всё. Ну, что вы заладили?

Я и не знаю, как это пересказывать. Концы с концами в этой кляксе не сходятся. Герой бросает шляпу на переднее сиденье такси, а потом она вдруг лежит себе на заднем. А герой то даёт таксисту щедрые чаевые, то глотку ему перерезает. Залётные подростки пропадают в сортирах, а потом обрушиваются на нас из-под потолка. И всякий подобный kal артхаус.

Самый, наверное, артхаусный момент — когда у главной героини вырастает сестра. Я когда-то знавал одного режиссёра монтажа, который много недель собирал из съёмок разных дней очень геморройную сцену, плохо снятую на всех дублях. И собрал! Правда, под занавес эпизода у героя на макушке вдруг вырос головной убор. И этого даже никто из продюсеров не заметил. Высший пилотаж.

И таким же образом фактически из головы главной героини

 

ВЫРАСТАЕТ СЕСТРА

Нам рассказывают историю детства героини — как она родилась у продвинутых чайлдфри-родителей, которые ненавидят детей. В принципе, нормальная история. Потом мы вспоминаем, что ещё в начале книги повзрослевшая эта девочка разговаривала по телефону с сестрой. Ну, с младшей, наверное. Отлистываем — нет, со старшей. А потом и дальше эта сестра всплывает. Реально старшая. Откуда она взялась? Родители-чайлдфри прятали в чулане? Сбежала от иродов в интернат? Нет ответа.

Точнее, есть. Она просто проросла неведомо откуда, как тот головной убор на герое эпизода.

Но это и близко не всё. На 240-й странице оказывается, что героиня — рыжая.

«— Ещё рано. Стоп… что? Какого цвета у тебя волосы?

— Рыжие…. Каштаново-рыжие.

(…)

— Твою мать, тут ни слова по рыжину! — Её копия бросила руль и рылась в каких-то бумагах. – Мы так не договаривались!»

Здесь мы, конечно, видим излюбленный приём Ромы Декабрева (и не только) — творчески инкорпорировать в текст замечания редактора. В нашем случае мы знаем — кого.

«Но вообще хочу сказать, что рыжий — должен быть с первых страниц рыжим», — это тоже с полей рукописи в основной текст явно перекочевало. Каждую крошку — в ладошку. Каждую букву — в продукту. Простите.

А вот явно переписка с редактором:

«Меньше всего на свете презираю глупость и скудоумие свои, чернь из черни, меня просят не размусоливать мысль, мне молча угрожают, но что я могу? Я вас спрашиваю? Я уж и забыл, о чём хотел сказать в этой главе».

А вот автора довели до истерики, скандалит:

«Упейтесь кровью моей, меня хватит на десятки, тысячи, миллионы, я безграничен в своём скудоумии, писать это — моё право и обязанность как гражданина страны, лежащей в… кого, простите? Не расслышу, никак не разберу: вы блеете, как цирковые волки!»

Видимо, стенограмма телефонных переговоров.

Ну, ладно, что мы к несостыковкам привязались? Может, здесь в изобилии

 

СТИЛИСТИЧЕСКИЕ КРАСОТЫ

О, их тут есть!

«Лицо за мыслями вдогонку скользит по раскрытой ладони, призванной удерживать голову от падения. Дурацкие — лезут обратно в голову».

Мои мысли — мои ползуны, простите. Но в творческой вселенной Декабрева водятся ещё и крякающие затылки:

«— О! — довольно крякнул редеющий затылок».

Но это ладно. А сейчас уберите подальше напитки, попкорны и внемлите:

«Мы оставляли позади знакомые до боли улицы, а мой желудок требовал оставить позади обед из жиденького борща и гречетте с луком фри».

По сути, человек — ну, просто по понятной нужде хочет. Но как его гламурно выразило!

Пижоны скажут, что никакого «гречетте» нет в природе, а есть гречетто — такое ризотто из гречки. Я вас умоляю, дорогие гурманы. Вы ещё скажите, что не бывает «сонливых» артерий. Но на стр. 259 буквопродукта мы видим:

«Изо всех сил передавливать сонливые артерии…»

И не спорьте мне тут!

Вообще, заметно, что Декабрев как-то и куда-то рос. Какие-то ухватки в копилку опыта добавились. Начинает интересничать:

«…и эхом раздавался мой вопрошающий вопль, многократно отражаясь, отражаясь, жаясь, жаясь, сь, в ушах звенело…»

Или вот ещё — «фишка» Декабрева:

«Заложи страничку, отвлекись на секунду, ты всегда успеешь залипнуть на».

Ну, да. Приём можно назвать «залипание на». Завершение предложения предлогом. Есть ещё повторяющиеся описания монотонных действий (не цитирую из-за экономии места, ведь рецензия — не резиновая).

Фокусы не особо хитрые, ученические. Но всё же фокусы, а не унылый форматный речекряк коммерчески успешного автора.

Не стоит обольщаться. Несмотря на редкие выверты, на 99% Декабрев по-прежнему нечитаем и изрыгает что-то такое:

«Роса пропитывала носки выше ботинка, а вдалеке прожектор куда? Отдаваться в траве, шептать… как? Что-то невероятно личное, бессловесное, тёплое, щекочущее, бессмысленные обещания-обещания-обещания вечности… глаголы и э, без… я не слышу, скажи ещё раз! Скажи, прошу! Но снова вокруг эхо, эхо и гудки, а тебя всё нет и нет… спасибо тебе. Жаль, что ты никогда не дочитаешь досюда».

Такого много, и складывается впечатление, что видный молодой парень Декабрев ваял нетленку под клофелином, принятым в бокале вина из рук случайной знакомой.

В прошлый раз Декабрев поразил нас неспособностью рассказать историю. В этом отношении наблюдаем

 

НЕКОТОРЫЙ ПРОГРЕСС

Как только что родившийся на свет лосёнок, только покинув материнскую утробу, начинает пытаться делать первые шаги на подламывающихся тонких ножках, так и Декабрев учится рассказывать — пока не истории, пока их подобия, наброски и огрызки, толком не зная, что с ними делать.

Вот герой приезжает на побывку к матери и ненароком попадает во что-то вроде зомби-апокалипсиса:

«…и в тот самый миг, когда он уже намеревался уйти, глаза спящей женщины вдруг распахнулись шире возможности век, чёрные, воспалённые, дьявольские очи вытаращились. Молодой человек вскрикнул скорее от неожиданности, чем от страха, всё вокруг разом зашевелилось, закопошилось тьмой, из каждого угла посыпались безмерные чёрные туловища, только Саша спохватился бежать, как вдруг почувствовал: что-то холодное и мерзкое оплетает ноги…»

Как говорится: ой, боюсь-боюсь. Но и автор, похоже, тоже. Он быстренько комкает зомби-апокалипсис вообще непредставимым способом:

«Мою воспринимающую сущность вмиг охватила лихорадка, но это состояние ничуть не угнетало ясности ума и не пугало, напротив, через болезненно обострённое любопытство катализировало процесс разложения моих воспоминаний».

Понимайте, как хотите.

Вылупливаются и какие-то подобия образов. Вот, например, герой оставляет щедрые и необъяснимые чаевые таксисту:

«Саша рассчитался, оставив, как обычно, не в меру щедрые чаевые, и едва успел выскочить со своей шляпой, прежде чем водитель неистово рванул. (…) С его долгами бежать несовестливо, совестливо упустить шанс из прихотей совести. Если бы не долги, можно было бы пораньше вернуться домой, удивить жену букетом пышных пионов, любит она пионы, завтра устроить выходной (…). Но — нельзя. Нужно провести эти деньги через семь кредиток, пока не начали капать пени. Не играть, главное — не играть. Чисто из интереса, не ради ставки, просто одним глазом — какой сейчас коэффициент…»

В принципе, вырисовывается живой, хотя и неприятный человек. Но вместо того, чтобы развиваться органично, этот образ превращается в окровавленного двойника главного героя, несёт чушь и пропадает бесследно.

Резюмируем. Какой-то прогресс у Декабрева налицо. Он уже подступается к каким-то микроисториям, начинает наблюдать людей. Но это — ещё и близко не мастер, даже не подмастерье, а посетитель подготовительных курсов.

Нельзя пройти мимо такого обстоятельства, как

 

ГЛУБОКИЙ ЖЕНСКИЙ ОБРАЗ

Наш шалунишка Декабрев оказывается очень сведущ в женских характерах. По сравнению с предшествующей ахинеей, где наблюдалось сразу две невнятных героини, которых к тому же ещё и одинаково звали, здесь — рывок прямо космического масштаба. Абсолютно непредсказуемо, как маньяк из-за угла, выскакивает более-менее цельный женский образ — официантка Надя. Не то, чтобы она совсем с характером, но её внутренние терзания демонстрируют знание автором природы противоположного пола.

«А самое пугающее — меняется моё тело: растягивается, разбухает, сочится, блёкнет, сцеживается. И тем не менее не умирает. Живёт, размазывая по циферблату своё томительное разложение».

Это героиня в постродовой депрессии, чтобы вы понимали. Большинство мужиков вообще не догадывается, что такой кошмар бывает. Но даже те, кто догадывается, вряд ли станут писать что-то вроде:

«Неочевидность ответа на этот вопрос подталкивает к патологическому страху перед секрецией, на которую отныне столь богато моё туловище».

При этом мужские характеры — невероятно беспомощны. Их, по сути, просто нет. Одна робкая попытка набросать образ таксиста. Всё. И в то же время довольно уверенные женские образы, с «секрециями», «сцеживаниями», с какими-то психологическими попытками выноса мозга сестре (внезапно проросшей в тексте).

Буквы заканчиваются. Давайте я просто предположу, что всё же не зря Аглая Топорова упомянута. Она бы могла такое прописать? Да без какого-то труда могла бы... И в таком случае вполне понятно внезапное явление старшей сестры. Декабрев её походя породил, а его наставница о том до поры и не подозревала. Как и о том, что героиня — рыжая. Но исправлять и причёсывать было, догадываюсь, некогда — опаздывали, предположу, что на премию «Лицей». Слепили как попало, и в оргкомитет.

Но давайте закругляться. Переходим к

 

ФИНАЛЬНЫМ ВЫВОДАМ

Хотя можно было бы многое сказать. И о том, что буквопродукт построен на модных в этом сезоне галлюцинациях — в данном случае, неуклюжих и вторичных. И про повесточку можно было бы. Она тут есть. Но тут и помимо — поле необъятное для плодотворного глумления. И стоит ли пересказывать сомнительные тезисы? Тем более, что повесточка тут — дело двадцать пятое.

Всё-таки давайте попробуем ответить на вопрос — зачем нужно продвигать Декабрева? Сам он про себя может многое думать — и что весь он такой загадочный, в плаще. Но мы видим провинциального неумёху, топчущегося около первой ступени огромной лестницы, ведущей к вершинам мастерства. Он нигде не учился писать на профессиональной основе, этот Декабрев — ни в литинституте, ни во ВГИКе, ни хотя бы на скромном филфаке, не вращался в творческой среде, не принимал близко к сердцу комментарии «КГ/АМ» на контркультурных сайтах.

Это — пока что абсолютный неопытный неумёха, брошенный в гадюшник боллитры и уже удостоенный первых регалий. И уже с самомнением:

«Всё, что происходит в наблюдаемой реальности, так мало меня заботит, но ваша патологическая игра лежит вне поля моего внимания. Я обыграл вас по праву рождения».

Ещё один аристократ перед нами.

Но зачем он повелителям дискурса? А вот здесь самое интересное. Мы, наивные, по-прежнему думаем, что люди, командующие нашей боллитрой, хотят вывести этот отнюдь не философский пароход, но графоманский дредноут к каким-то волшебным гаваням. Да щаз. Угробить они его хотят. Посадить на мель. Или как в бизнесе, знаете, бывают такие шустрые ребзики, которые оперативно доводят какую-нибудь компанию до полного банкротства. Вот и над боллитрой у нас такие начальствуют.

А такие, как Декабрев (он совсем не единичен) — это, типа, истории успеха. Вот паренёк, он молод, академиев не кончал, написал нетленку, добился признания. Начинающий автор кинется читать успешную и модную нетленку (а Декабрева и в люди выведут, и цацку дадут), а там — ну, примерно вот это. «Так ведь и я так могу! — скажет молодой автор. — И на фига учиться?» И сам пойдёт струячить что-то подобное.

Таким образом уровень нашей подрастающей боллитры закономерно уходит под плинтус.

До новых встреч.

#новые_критики #буквопродукт #рома_декабрев #под_синим_солнцем #альпина_нонфикшн