Шматок пляжа и церемониальный буквонабор Андрея Дмитриева
(Андрей Дмитриев. Ветер Трои: роман-маршрут. М., АСТ, Редакция Елены Шубиной. 2024)
Рёв от смеха, богиня, воспой Льва Валерьева сына, что шуби́нянам много десятков рецензий соделал: многих буквописателей в бездну отстоя низринув...
Почему мы вспомнили великого древнего слепца Гомера? Потому, наверное, что обозреваемый сегодня набор букв называется «Ветер Трои». А, значит, к сивилле не ходи, — про Гомера будет.
Автор сегодня — непростой. Его зовут Андрей Дмитриев, он — лауреат премий «Русский Букер» и «Ясная Поляна». Неоднократно был замечен в лонг- и шорт-листах «Большой книги».
Теперь вопрос на засыпку, дорогие храбрецы: вы Дмитриева читали? Ну, не исключаю, что и да.
А я вот со стыдом понял, что — нет, не читал. И даже понятия не имею, о чём он пишет. Хотя, казалось бы, книжный маньяк, критик. А неоднократного лауреата Андрея Дмитриева — не открывал даже. Белое пятно на его месте в литературе. Никаких дискуссий о его творчестве я никогда не встречал. Что есть лауреат, что нет его. А ведь, наверное,
ЭТО НЕПРАВИЛЬНО!
В Редакции Елены Шубиной есть целая серия, которая называется «Новая русская классика», но которую можно назвать и «Не тронь меня!» Как, знаете, у насекомых бывает отпугивающая окраска, которая предупреждает птиц и прочих прожорливых тварей о том, что букашка — невкусная. Так вот и здесь.
Не знаю, насколько это субъективно, но от одного вида обложек именно этой серии у меня просыпается зевательный рефлекс, в голове мелькает список дел, которые можно было бы сделать вместо того, чтобы. А с прилавка хочется взять вот это, или вот то, да что угодно, только не роман, сама обложка которого, ощетинясь перьями, предупреждает тебя: «Чувак, ты умрёшь от скуки, читая то, что во мне!»
И тут я понял очевидное, но не проартикулированное: а ведь такая тусклая обложка — это ведь форма защиты! От кого? Да от читателя же! Читатель — он же такой же, как и я. Он при взгляде на эту скучную обложку вспомнит и про важные дела, и про то, что денег мало — и позволит всем этим аргументам себя убедить.
«Но зачем защищаться от читателя? — задумался я. — Читатель ведь — существо дружелюбное. Его привечать надо. Ведь чем больше у тебя читателей, тем лучше — разве не так?»
А вот как знать, храбрецы мои! Ну, ладно, допустим, унылые обложки — защита от дурака. Если проза интеллектуальная, то и читатель ея должен быть вдумчив, глубок, скуколюбив. Но вот в чём дело: читатель продвинутый, ищущий в книгах мудрости, тоже последним делом потянется к исполненным уныния корешкам шубинских лауреатов.
Возникает вопрос:
ДЛЯ КОГО ТОГДА ЭТО ПИШЕТСЯ?
И на него так просто не ответишь, не ознакомившись с предлагаемым набором букв. Итак, перед нами 320 страниц, крупными буквами. В ворде это — страниц сто, может, чуть больше. Что в этом криминального? Ну, как вам сказать? Помните, мы в прошлом году анализировали шорт-лист «Большой книги» и вывели любопытную закономерность — неоднократные лауреаты и просто авторы, знакомые с премиальным процессом не понаслышке, выдают нетленки строго ограниченного объёма. Пишут-пишут, какие-то там события разворачивают, а потом чувствуют рубеж — и сразу всё действие обрубают. А объём как раз такой, как у Дмитриева. А он — тоже лауреат, наверняка профессионал. И у него тоже этот рефлекс сработал: хватит, мол, с вас моих буквознаков. Хотя, может, так случайно получилось. Не придираемся.
Давайте-ка лучше погрузимся в лауреатскую нетленку. Итак, первое предложение:
«Немногим позже, когда Тихонин будет объявлен в розыск, те из нас, с кем сочтет нужным говорить полиция двух стран, сильно разойдутся в описании его примет, но все мы, не сговариваясь, отметим, что седина у него — медная».
Мы с вами знаем, что первое предложение – это всегда джигитовка автора, самопрезентация своего стиля с лучшей стороны.
Что у нас здесь? «Немногим позже» — значит, что мы с вами оказываемся в самом конце событий. То есть, эпилог вместо старта. Ну, пусть. «…будет объявлен в розыск» — анонс некоего злодеяния, которое совершит Тихонин. «…те из нас…» — рассказчиков, похоже, несколько. «…полиция двух стран…» — ух! Международный злодей, оказывается, этот Тихонин! «…сильно разойдутся в описании его примет…» — никак сам Фантомас перед нами! С медной сединой!
В принципе, стартовое предложение неплохое, создаёт интригу. Заканчивается, правда, странно — медной сединой, которая даже выделена игриво курсивом. Забегая сильно вперёд, скажу, что никакого значения эта деталь не имеет вообще. Наш Фантомас-Тихонин не будет опознан по ней в розыске, и в момент решающей схватки с полицейскими двух стран лучик солнца не упадёт на медно-седые лохмы, не преобразуется в солнечный зайчик, чтобы ослепить противника. Да и никакой схватки не будет, что вы.
Правда, ближе к концу в фактически единственном интеллектуальном эпизоде Тихонина лестно сравнят с Ахиллом, который был «медношлемным». Герой Дмитриева похож на гомеровского витязя как страус на бронтозавра. Но, тем не менее, для этого медный огород, похоже, и городился.
Никак не отыгрывается и вторая странность стартового предложения — повествование от лица неких «мы». Кто они такие? Напрасно я, наивный, рассчитывал узнать разгадку тайны хотя бы в финале —
РАЗГАДКИ ТУПО НЕТ
Ну, или «интеллектуально» нет — серия ведь интеллектуальной прозы! Эти вот вещающие «мы», как может понять читатель, рассредоточены почти по всему земному шару, опутали своей сетью весь мир, занимая влиятельные посты. И вот они нам эту премиальную нетленку, типа того, рассказывают. Они хорошо информированы:
«Со временем освоив интернет, в котором раньше ему не было нужды (любую незадачу, тем более непостижимость он всегда мог прояснить и даже разрешить с нашей помощью)…»
Кто-то из этих «мы», как можно предположить, занимается сомнительной деятельностью:
«Как у него и раньше повелось, он жил там в Кадыкёе, у Омера, одного из наших, оптового поставщика природных афродизиаков, сухофруктов и приправ на Гранд-базар и тонкого ценителя искусства каллиграфии. О делах Тихонина в Стамбуле мы не знаем толком ничего…»
Вы так же заинтригованы, как и я? Но подождите, вот вам ещё:
«…каждый раз, когда Тихонин был готов разрыдаться, он, то есть Омер, подносил ему в горсти к ноздрям какую-то особую смесь приправ, чтобы Тихонин, ими подышав, мог успокоиться».
Может, это у меня воображение слишком изощрённое, но почему-то мне кажется, что приправы были, как минимум, колумбийские.
Но кто же такие эти «мы»-рассказчики? Гангстеры, масонская ложа, Бильдербергский клуб? Сейчас, уже доосиливав буквонабор до конца, я могу предположить, что автор, может быть, и хотел раскрыть эту тайну, но тут у него, как мы это называем, «кончились буквы» — необходимый премиальный знакоминимум оказался выработан, а больше — ну, зачем писать?
Но давайте всё же поймём —
О ЧЁМ НАМ РАССКАЗЫВАЕТ АВТОР?
Вначале — трогательная встреча влюблённых сердец. В стамбульском аэропорту меднокудрый Тихонин встречает из Америки любовь своего детства по имени Мария, которую не видел почти сорок лет. Встреча проходит без сюрпризов:
«Воображение Тихонина не было мечтательным, но и никогда не рисовало страшного: его питал один лишь здравый смысл, и потому Тихонин не был удивлен, увидев Марию именно такой, какой вообразил себе увидеть: коротко подстриженной светлой шатенкой, полноватой, но не чуждой спорту, как это принято у американок ее круга; с лицом изменившимся, но прекрасным, как и прежде, и узнаваемым благодаря тактичному вмешательству косметолога и, совсем чуть-чуть, пластического хирурга».
Извините за многословную и, догадываюсь, нудную цитату. В которой удивительно — что? Наверное, то, что этот самый Тихонин видит работу косметолога и пластического хирурга. Женщина, может, и смогла бы такое разглядеть, а чтобы мужчина всё это увидел, надо, чтобы над лицом Фредди Крюгер поработал. Поэтому я на всякий случай содрогнулся.
И вот голубки встретились, и идёт масштабная, на сто с лишним страниц, ретроспектива. Собственно, такую же структуру повествования мы видели недавно у Нади Алексеевой в «Белграде». И даже на том же объёме. Можно было бы об этом поразмышлять, но рецензия не резиновая.
Мы переносимся на сорок лет назад, во времена до Московской Олимпиады. Тихонин и Маша встречаются в школе и влюбляются друг в дружку, но Тихонин связывается с плохой компанией:
«Друзья степенно передавали по кругу одну сигарету на всех, с задумчивостью знатоков судили о событиях на настоящих и больших далеких стадионах, попивали прямо из бутылки портвейн и сладкое литовское плодовое вино, не напивались им, но и расстаться друг с другом не могли. Вино вело на Озеро, по берегам его, по глинистым отмелям и перелескам, забраживая в их шумящих головах кураж дурных или дурацких дел, будь то поджоги можжевеловых кустов и муравейников или замазывание пластилином прорезей для двухкопеечных монет в обоих телефонах-автоматах железнодорожной станции Пытавино…».
В общем, встал парнишка на плохую дорожку, а та предсказуемо привела его — куда? В колонию для несовершеннолетних преступников.
«В колонии могло все плохо кончиться, — говорил он нам не раз. — Я мог там стать борзым, по моей привычке верховодить, но умудрился избежать этой погибельной дорожки. Подборзевшим — или, тем паче, чушкой — при моих наклонностях я не мог стать по определению. Там я обрел новый для себя, недетский взгляд на жизнь; у меня с тех пор фасеточное зрение, если можно так сказать».
Борьбы за выживание не показано. Пока не случилось конфликта, автор быстренько переводит своего героя на непыльную работу в библиотеку. Заодно назначает главой тюремной самодеятельности. К празднику герой ставит фрагмент пьесы Шекспира «Тит Андроник», где «Деметрий и его брат насилуют дочь Тита, отрезают ей язык и руки. (…) Лавиния в обрубках рук держит таз, в который стекает кровь ее обидчиков… ее убивает отец…» В праздничный день вся оперчасть шокирована самодеятельностью. Виновники получают… нет, не карцер, а консультации с психологом. Тот говорит, что всё нормально, надо вынести артистам благодарность, а режиссёра — так и вообще досрочно освободить.
Да, храбрецы мои, мы уже можем диагностировать такую характерную черту стиля Дмитриева, как
БЕСКОНФЛИКТНОСТЬ
Все потенциально искрящиеся ситуации, конфликты, чреватые криком и мордобоем, он предпочитает быстренько спустить на тормозах.
«Тихонин вышел: рапорт психолога помог — а вскоре с него сняли и судимость. Очищенный, он мог уже пойти учиться и на летчика, но перед тем закончил школу с похвалой, почетной грамотой и ласковой характеристикой».
Видите, какие уси-пуси в мире заек? Тихонин едет в Оренбург учиться на лётчика, а его повзрослевшая любовь тем временем грызёт гранит науки в Свердловске. Но вот незадача: на день космонавтики курсант-лётчик читает школьникам лекцию о подвиге Гагарина, но начинает бредить о смирении, которое испытывал Гагарин, «когда сидел в железной бочке на конце трубы, под завязку закачанной адской горючкой». И религиозного курсанта тут же отчисляют, как говорится, «с училища».
Но лётчиком он уже работать может. Поэтому отправляется в Среднюю Азию, летает там над хлопковыми полями, опыляет. Работа настолько пустяковая, что позволяет заниматься чем-то ещё:
«Пока его биплан Ан-2, прозванный нами кукурузником, облетал раскаленные зноем поля, а глядя на них сверху, всего вернее было сказать — моря хлопчатника, окутывая их облаками химикатов, Тихонин вниз, на хлопок, не глядел: он весь полет просиживал на дне кабины, где было не так жарко, и в той тени учил английский».
И вот, после «просиживания на дне кабины» я, храбрецы мои, понял, что читаю — правильно! — бред. Стало сразу как-то легче, привычнее. Я перестал относиться к тексту серьёзно, а он принялся благодарно побулькивать
ПУЗЫРЬКАМИ ПЬЯНЯЩЕЙ АХИНЕИ
Пока герой учит инглиш на дне кабины, его любовь выходит замуж за американского профессора, и уезжает в Америку. Тихонин мчится в Шереметьево и почти теряет свою Марию из виду, когда «из самой середины заветной очереди к пограничью Мария разглядела и окликнула Тихонина, мятущегося, как пойманный карась, с пучком поникнувших ромашек и бутылкой теплого «Советского шампанского».
Американского ирода почти не удаётся рассмотреть:
«Но что-то в памяти застряло крепенькое, коренастое, с короткой вздутой шеей и хмурым большим лбом, но зубы улыбались, и это Тихонин запомнил хорошо».
Такая вот коллизия. И вот прошло почти сорок лет. Тихонин занимался, как говорится, «то тем, то сем». Как можно понять, он нашёл себя в бизнесе. То продаёт за границу свежеостриженные волосы, то вместе со своим компаньоном-китайцем пилит, как Паниковский с Балагановым — но не гири, а брёвна старинных русских изб на пластины и продаёт в изысканные особняки Европы и Америки, да. Не спрашивайте, храбрецы, я и сам рыдаю от смеха.
«Так было с производством и продажей газировки с сиропом из опавших, но еще без следов порчи, абрикосов, груш и яблок в черноморских городах-курортах, так было и с предоставлением услуг особенных сиделок, все — с приятными и хорошо поставленными голосами: они читали на дому своим клиентам, страдающим бессонницей, тоскующим от старости и просто одиноким, а также малым детям или целым семьям, ищущим в себе примирения и покоя, великие истории, леденящие кровь, но согревающие сердце, сочиненные Шахерезадой, Андерсеном, братьями Гримм и русским Афанасьевым — именно их читали вслух хорошо востребованные сиделки Тихонина…»
Я насторожился. Шубинский автор, интеллектуал — он действительно так уверен, что «русский Афанасьев» сказки именно «сочинял»? И братья Гримм? Ну, хотя кто знает. Но я до сих пор был уверен, что все эти славные люди сказки собирали, а потом пересказывали. Ну, да ладно.
Среди стартапов мелькают порой и весьма удивительные начинания:
«И сказки, и сиропы, и разветвленные команды «новых тамплиеров», надуманно и прихотливо им подобранные для поддержки и защиты наших челноков — не только лишь в Стамбуле, Польше и Болгарии…»
Упс! А это уже вдруг получается целая международная банда, а то и вовсе ЧВК. Тихонин, судя по всему, не так прост. В какой-то момент я стал подозревать в нём гангстера международного уровня. И если бы это было так! Есть, знаете, такой приём «ненадёжный рассказчик». Хороший приём, кстати. И если бы у нас хоть кто-то умел им пользоваться! Может, Дмитриев умеет? И это был хороший шанс создать
ПОДОБИЕ ВМЕНЯЕМОГО ГЕРОЯ
Но автор этим шансом не воспользовался. И хотя его герой имеет очень много мутных пятен в биографии, то ли был женат, то ли нет, вступает в погони с турецкими полицейскими — он предстаёт перед нами в заячьих ушах. Такой положительный старичок-миллионщик, который хочет «в любом не претендующем на роскошь из отмеченных на карте дивном месте огородить шматок пейзажа с видами, достойными повседневного взора Марии…»
«Шматок пейзажа», храбрецы мои. Это не я сказал, а букеровский лауреат. В любом случае, этот «шматок» должен располагаться не в России. Россия — это исключено.
«Россия не рассматривалась; Тихонин в письмах словно бы оправдывался, пусть Мария с ним не спорила: «Наша Россия хороша, и много в ней где хорошо жить, даже дышать в ней полной грудью, на ходу, на бегу да наспех, но в ней страшно укореняться: где не обрубит, там сгноит любые корни».
Поэтому любовное гнёздышко Тихонин подыскивает в Греции, которую описывает красиво, как в путеводителе (обойдёмся без цитат — осталось очень мало букв). И вот они с Марией сорок лет спустя встречаются в Стамбуле.
Да, а Марии надо в Трою. Её муж, археолог с улыбающимися зубами, сидя у себя в Айове, открыл, что Трою откопали не там. Искать надо в другом месте. С этой вестью Мария и едет в Турцию, передать лично в руки директору музея Трои сенсационное письмо. Но кончается примерно ничем — Трою наша парочка не находит, директор Марию не принимает, и про письмо как-то и вовсе забывается.
Старички занимаются любовью (обойдёмся без цитат), а потом Мария говорит: «Ну всё, пока! Я возвращаюсь к мужу! Останемся друзьями!» А ведь герой её искал! По всей Америке. Нашёл, выследил и написал письмо. Это было трудно:
«…ее девичью фамилию Тихонин в свое время не успел спросить; он и по имени звал ее редко: всё «Ты» или «Ау!»…»
Я рыдал от смеха, дорогие мои храбрецы. Но хорошо, конечно, что не «Алё» он любимую женщину звал.
В общем, она его бросает. А Тихонина начинает искать полиция двух стран. Но не за какой-то лютый криминал. Он просто увлекается каллиграфией, и как-то перерисовал для знакомой папирус, а та возьми, да и продай его под видом настоящего. Турецкая полиция, в общем, на ушах. Тихонин отправляется в бега, но с копами не сталкивается, а тихо-мирно спивается на пляже до смерти.
ФИНИТА ЛЯ НЕТЛЕНКА
Что ж резюмируем. «Ветер Трои» не то, чтобы трудно читаем. Он вообще не предназначен для чтения. Это — церемониальный буквонабор, поймите это. Просто для того, чтобы номинироваться на премию, надо опубликовать какой-нибудь текст. Любой набор букв. Вот это он и есть. А читать его никому не обязательно. Оттого и обложка «не тронь меня».
Для чего нужны нечитаемые лауреаты? Для количества, конечно. Для повышения статуса тусовочки. Для того, чтобы задвинуть кого-нибудь талантливого, но дерзкого. А кто для этого годится лучше автора пусть бредящего, но заслуженного?
И Дмитриев такой — не один, что вы. Целая когорта таких, нечитаемых. Так и живём.
До новых встреч.