«НАЦБЕСТ-2021»: ВОТ ТАКАЯ ВОТ ЗАРАЗА…
(И. Кузнецова «Изнанка»; М., «АСТ», 2020)
#новые_критики #новая_критика #альтерлит #кузьменков #нацбест #кузнецова #изнанка #аст #ковид
Что российские литераторы кинутся творить эпохальные саги про ковид, это к бабке не ходи: сдохни, но будь в тренде – наш категорический императив. Первым отличился Водолазкин с пьесой «Сестра четырех». Потом некто Лили Рокс (не пугайтесь, гламурный псевдоним) к середине 2020-го выдала на-гора аж три романа: «Коронавирус», «Угроза заражения» и «Охота на выживших». Кажется, были и еще какие-то конъюнктурные поделки, уж не упомню. В общем, это многих славный путь – не диво, что Инга Кузнецова одолела его стахановскими темпами: пять авторских листов за четыре месяца. Не опоздать бы, пока действует масочный режим, пока Яндекс рапортует о новых заражениях, а конспирологи ломают головы в поисках новых версий пандемии, – бегом марш!
Впрочем, начинать надо не с этого. Кузнецова до недавних пор предпочитала изъясняться в рифму: писала аморфные, тягучие вирши про бессовестную карамель (?) да собаку, бегущую против шерсти (??), и заработала на этом поприще пригоршню не слишком статусных премий. Дальше случился Пушкин: не хочу быть черною крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой и заедать «Нацбест» пряником печатным. Нынешний поход за славой – третий по счету.
Дважды И.К. приглашала нацбестовское жюри на экскурсию в непролазный артхаус – намертво заболоченный, тинистый, мглистый, огороженный колючей проволокой под напряжением. Дважды экскурсовода провожали ну никак не не овациями: «Кое-как сложенный коллаж из ощущений и символов», – это о «Пэчворке»; «Поток сознания, сквозь который продираться совершенно не хочется», «Невероятный перебор пафоса», – это о «Промежутке». Нынче пишбарышня решила стать ближе к народу: авось на ковид поведутся. Охота пуще неволи, что тут еще скажешь.
Важная деталь: второй роман Кузнецова населила говорящими кирпичами, решетками, деревьями и тромбоцитами. Опус напоминал творчество незабвенного Степана Трофимовича Верховенского: «Поют даже насекомые, является черепаха с какими-то латинскими сакраментальными словами, и даже, если припомню, пропел о чем-то один минерал, то есть предмет уже вовсе неодушевленный». В итоге оказалось, что от достоевской пародии рукой подать до мыслящего коронавируса, – а он-то и есть главный герой «Изнанки».
Спойлер легко уложить в два предложения. SARS-CoV-2 путешествует с летучей мыши на кошку, с кошки на китайца, с Федота на Якова, с Якова на всякого. Пока не доберется до Германии, – тут-то бундесы и устроят ему роковую санобработку. Сказка – ложь, да где намек? Налицо лишь «Мойдодыр-2020»: спасибо лекарству душистому, кирдык супостату пушистому! Иной идеи в романе разглядеть не могу при всем желании.
Рецензенты, знамо, вовсю забавляются любимой интеллигентской игрой в приращение смыслов. Игорь Бондарь-Терещенко: «Заговорил “главный враг” в романе тоже о главном – о коллективе и отрыве от него, о пресловутом нутряном счастье, чуть ли не о чаемой не так давно модели идеального общества, очень быстро становящегося тоталитарным раем. “Возможно, “мы”, эти множество “я”, поймем нашего Хозяина быстрей – все его мельчайшие процессы, все его желания, и тогда жизнь в его мире станет отчетливей”, – мечтает вирус, словно, пардон за аналогии, тщащиеся понять Отца народов писатели-попутчики в недалеком прошлом». Ну-ну. А я как-то развлечения ради отыскал в «Курочке Рябе» кантовский агностицизм со всеми подобающими атрибутами: золотое яичко как Ding an sich и простое – как Ding für sich.
В «Изнанке» самая завалящая идея невозможна по определению: вирус, он хоть и мыслящий, а все не Шопенгауэр. И с действием явный напряг: требуха млекопитающих, включая homo sapiens, – далеко не «Диснейленд». Поэтому готовьтесь к худшему, прошу прощения за безразмерную цитату:
«Ночью я поглощал Хозяина, выпрастывая культи рецепторов из мякоти камер, подкатывая к другим, не пренебрегая небольшими путешествиями в подмякотных реках, введенных кем-то в узкие русла и оттого таких вязких, густых, кишащих мелкими полусуществами и бессмысленными чешуйками. Мои оставленные в пройденных отсеках отростки стремительно вырастали в подобия меня и действовали дерзко и самостоятельно, захватывая все большие и большие территории. Подобий возникло так много, что, теснясь, они начинали толкаться и биться друг с другом за места, близкие к еле теплым трубопроводам. Они ломали рецепторы друг о друга и пытались не пускать соперников к лакомой мякоти камер».
И вот так – страницами… да если бы страницами: десятками страниц – мякоть, камеры, рецепторы, полусущества, отростки. Снова да ладом: камеры, мякоть, рецепторы. И, по многочисленным просьбам трудящихся, на бис: мякоть (в общей сложности 39 повторов), полусущества (68 повторов), отростки (78 повторов), камеры (116 повторов)… И прочая «кишащая кругляками и жгутиками муть» до жестокой оскомины. И впрямь артхаусный синематограф, где качели в кадре могут болтаться туда-сюда-обратно добрых десять минут, – восчувствуй, зритель, всю глубину подтекста и оригинальность режиссерских решений.
А тут еще и язык под стать персонажам Ионеско: «Горло скрипит, точно туда насыпали сухих мертвецов». Внимание, вопрос: сколько мумий поместится в горле? –задачка почище ангелов на конце иглы. А «слизневые потоки»? Потоки слизней, что ли? Может, все-таки, слизистые?
All work and no play makes Jack a dull boy…
Хотя насчет no play я, пожалуй, не прав. И.К. по доброте душевной побаловала публику гомеопатической дозой эротики. Три изнасилования – одно кошачье плюс два человечьих: влажная девичья мечта об альфа-самце, известная со времен «Пэчворка». Правда, тема в изложении Кузнецовой настолько своеобразна, что фрагменты можно читать ученикам начальных классов и депутату Милонову без малейшего ущерба для их психики:
«Кто-то иной, грубый и, кажется, более крупный, гулкий, говорит с Плавным, обдавая нас жаром своего тела-мира. Что ему нужно? Из-за тряски плавнохозяйского тела жидкость трубопроводов разворачивается вспять. Тело Плавного Хозяина вибрирует от негодования. Или от чего-то еще – того, что я не понимаю? Крупный двойник напал на нового Хозяина. Их взаимодействие было опасным и коротким. Оно сопровождалось сильной тряской».
Это, если что, про кошек. Привет от Шкловского: классическое остранение, когда вещь описывается как впервые увиденная. Кузнецова привычно, по-футуристически, обнажает прием – чем, в общем-то, занималась всегда, насыщая текст аллитерациями, заумью и мутными неологизмами, вроде «летяжести» или «мыслетрупа». Правда, до сих пор приемы не служили ничему, кроме авторского нарциссизма. Нынешнее остранение, по крайней мере, хоть как-то оправдано, и это существенный прогресс. Но один-единственный прием на 288 страниц текста – воля ваша, нонсенс: ничего иль очень мало. Одна игра не потеха, говаривала в таких случаях моя бабка.
Прогресс, впрочем, не только в этом. И.К., если я правильно понял, сдала в утиль свои любимые вычурные позы: «Я – человек-письмо-в-бутылке»; «У меня стеклянные кишки – принцессы не какают», а вместе с ними и откровенную, по слову Баллы, дикопись: «мягко-ягодично-купидонное», «неуклюже-болезненно-мокроступное». Респект, Инга Анатольевна, представляю, каких трудов это стоило.
Со всем остальным у Кузнецовой заметные проблемы. Фабулу оригинальной не назовешь: отработана бригадой прозаиков – от О. Генри с «Рассказом грязной десятки» до Коковина с «Динь-дагом». Да и кинематографисты старались как минимум дважды: Розенфельд в «Двадцати баксах», а Шахназаров в «Дне полнолуния». Признать интригой бесконечные «я жрал мякоть» означает сделать незаслуженный комплимент авторессе. Даже такую азбуку, как речевая характеристика персонажей, пишбарышня не освоила. Если китайские браконьеры изъясняются при помощи «пох» и «нах», а немецкий доктор командует «дырбулщил внутривенно», и все через каждое слово поминают «твою мать», – я, право, теряюсь: Харбин это, Мюнхен или родная Мухосрань?
А затея с умной заразой – да, продуктивная. Стоит развивать и углублять. Так что в следующем сезоне «Нацбеста» ждем новеллизацию японских «Приключений какашки». Будет стомиллионный блокбастер, сказал бы Данилкин.
