БУДЕТ НИЧЕГО, ИЛИ ГИПЕРДЕБИЛОИД ДОКТОРА ГАРИНА
(В. Сорокин «Доктор Гарин»; М., Corpus, 2021)
#новые_критики #новая_критика #кузьменков #сорокин #доктор_гарин
Знаете ли вы Владимира Сорокина? О, вы не знаете Владимира Сорокина! Первейшее в словесности русской лицо. Экая пышная фигура – выглядывает орлом и без пошатки! Бери кисть да знай мечи на холст краски во всю руку: так и дышит от него генеральством. Да что там! – генерал ему и в подметки не станет; а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус. Впрочем, суждения сии почерпнуты из критик, в коих обыкновенно передано патоки.
Что до меня, то на мизинный ноготь не прилгну: сорокинской книжки отродясь в руки не брал бы, хоть ты сахаром ее облепи, кабы не служба. Оттого пришлось сойтиться с «Гариным» на короткую ногу. С первых же страниц на читателя рушится тяжелый громозд: анархисты, великаны, разумные обезьяны – все столпливаются, будто мухи на рафинаде, и жужжат то вразбитную, то густым хором, производя в голове самый анафемский ералаш. Какая разнообразная куча! Из нее не без труда вышибаются ходы и пружины, на коих утверждено повествование…
* * *
Братва, Сорока рóман тиснул за безногого лепилу. Кто не слыхал, разувай шнифты, обувай уши. Короче, лепила этот жил на Алтае свыше грабежа: кантовался при козырной дурке, лавэ делал, маруху тягал. Тут, по ходу, покатила у казахов с алтайскими правильная мясорубка. Попал лепила в непонятное и непромокаемое, биксу где-то посеял, и понесло его, терпилу грешного, по кочкам и корягам от Попенгагена до Вроттердама. По дороге великанше пихнул дурака под кожу, с казахами колеса катал, на обезьяньей крытке шконарь давил. Ну, и дубачке тамошней, макаке, шершавого присунул. У лепилы уж и верзоха в гроб свешалась, но вся шалашня с него лимонадом ссала: хочешь боком, хочешь раком – все равно с законным браком!
В оконцове он свою марьяну надыбал, а та, в натуре, дешевая простячка оказалась, хуже бановской: палец сперва в очко сунет, потом в грызло, а сама рукодельничает. Попробуешь пальчика – не захочешь мальчика! С гадюкой семисекельной жить – это ж крах босякам, кирдык закону. А лепиле оно по фаллосу, все тупые корки мочит: «Бежать – не тестикулами потрясать», «Праздник на воде – хрен беде».
* * *
Собранные в единое бытование физиология и метафизика, попытка накапливать туда, где бездонно и страшно, дотошная фиксация рефлексий флегматической алголагнии протагониста побуждают читателя отлепиться от хвоста литпроцесса и прибегнуть к автолитературоцентристской оптике. Тогда окончательно проясняется соприродность футурологического и нарративного и воцаряется релятивное отношение к содержанию победительной правды: для адекватного восприятия «Доктора Гарина» требуется эмерджентное чтение, которое возникает лишь после облучения гипердебилоидом. Так возникает парадоксальная геометрия спасения.
* * *
В незатейливой книжице, похожей на незабвенного «Выжигина», гг. доброхоты уже отыскали критику чистого разума, волю и представление, материализм и эмпириокритицизм, а также человеческое, слишком человеческое. Все это лишь незрелая мысль кисейной девушки, критики нашей, жалкий набор полуправил и полуфраз, кои она с великой охотою применяет ко всякому новому сочинению. Во времена оны г-н Сорокин предрек судьбу свою устами сибирской сивиллы: «Будет ничего». С тех пор и пишет ничего, и ничего становится раз от разу все победительнее и поглотительнее. Со временем, полагаю, книги г-на Сорокина пойдут разве что на завертывание сальных свечей да копченой рыбы: иного употребления сделать из них невозможно.
* * *
Андрей Архангельский однажды заметил: нельзя говорить, что Сорокин написал новую книгу, вернее будет – еще одну книгу. Великий и Ужасный Сркн оперирует одним и тем же набором образов и ситуаций. Все старинные новинки, как пел Утесов. Могу разобрать любой сорокинский опус на детали и со стопроцентной точностью сказать, где каждая была использована. «Доктор Гарин» – не исключение. «Жирными ручищами она разрывает тело девочки и плюхает в бадью Гарина ягодицу. Она же тем временем хрустит головой девочки и громко высасывает ее мозг», – второе пришествие «Насти». «– Они едят говно? – спросила девушка», – кушать подано: «Норма». «Петрушки плясали и выделывали разнообразнейшие коленца: “веретенко”, “щучку”, “имперца”, “опричника”, “самовар”. Но самый громкий хохот у мэра вызывал именно “жопный присяд”», – добро пожаловать в «Сахарный Кремль». «Он оперся руками о стол, приподнимая загорелый, хоть и обвислый, зад, и выпустил четыре сочных хлопка», – привет с «Первого субботника». Хватит, пожалуй: атака клонов размазана на 544 страницы.
Еще в 90-е экс-председатель букеровского букеровского комитета Вячеслав Иванов отыскал сорокинских текстах всего три сюжетных хода: мирный зачин плавно перетекает в глоссолалию, оборачивается кровопролитием или каким-нибудь гротесковым непотребством. Все три по сей день налицо. Образцы на пробу:
«Бульдозеры-навозеры с ревом-превом и ползаньем-ворзаньем воздвигали, надвигали чарующую, слепующую завораживающую, омолаживающую гору-фору из творога-ворога».
«В лесных цветах лежала навзничь мертвая стюардесса. Стройная правая нога покоилась, вытянувшись, в траве, левая же, страшно неестественно запрокинутая наверх, сломанная в двух местах и вывернутая, лежала на левой руке стюардессы, касаясь виска девушки лакированным носком красной туфли, словно отдавая честь».
«Представление вел роскошный чернокожий гигант с огромным стоящим членом, которым он периодически бил в медный гонг».
Не хлебом единым, а толстым и длинным! Кстати, весь комплект перверсий налицо, по алфавиту: от акротомофилии до эпроктофилии. Знакомо до оскомины.
Идиостиль также вполне узнаваем. Wenn ich «стилист Сорокин» höre, entsichere ich meinen Browning: не путает приличный стилист кадило с паникадилом и стульчик со стульчаком. Нынче на очереди еще один привычный языковой вывих: «Взгляд его смоляных, с розовым окоемом глаз». Ну, это еще ничего: Левенталь пальмы с окоемом вырастил, а Прилепин блинов с окоемом напек. С горизонтом, то есть. Гораздо больше озадачивает «утробный фальцет» – как может быть утробным регистр, где задействованы лишь края связок? Окончательно ставит в тупик «гуттаперчевый клубень невиданного растения», – Владимир Георгиевич, не подскажете, что из гуттаперчи может вырасти? Писать – не норму кусать! Плюс алмазная россыпь семантических плеоназмов, знакомых еще по «Тридцатой любви Марины»: «щелкнул по оконному стеклу своим крепким ногтем», «заговорил своим громким, рокочущим голосом», «впихнул папиросу в свои большие губы». Прав Екклесиаст: нет ничего нового под солнцем…
* * *
А вот и есть, судари мои, есть! несмотря что давеча на обратном стоял-с. Думали, романы-то составляются из одного раздраженного сердца, из обмирания душевного-с, из энтузиазма подавленного – дым, туман, струна звенит в тумане? Не прискучит же вам психологию-то подводить под пустое место-с! Морген фри, нос утри: все то преданья старины. А тут, я так изъясняю, дело современное, нашего времени случай-с, когда литература приготовляется рассудливо, математически: все до последнего волоска расчислено-с по заученным рацеям. Нынче именитому сочинителю без картонной крамолы быть несподручно-с, это всем прочим грехам прощение и отпущение: таковой автор у нас бледным ангелом ходит. Вот и г-н Сорокин ради бледного-то ангела разом до последних столбов дошел: измыслил своему доктору небывалых пациентов, говорящие афедроны, числом восемь – Сильвио, Дональда, Владимира, Ангелу… весь синклит-с! Все очерчены в злой карикатуре-с; автор отчасти сострадает лишь Ангеле, что для русского берлинца весьма благоразумно-с: и невинность соблюсти, и капитал приобрести.
Оттого судить об романе в литературном только отношении никак невозможно-с: иные инструменты потребны-с – складной аршин да счеты-с.
* * *
Обратно говорю: не люблю я писателя Сорокина. И не то чтобы не люблю, а просто категорически не уважаю. Что пардон, то пардон, но гражданин этот действует сообразно своей легкомысленной психике: с центральными убеждениями не в ногу. И не желает, курицын сын, сдавать насиженную позицию. Через это заместо правильной платформы выходит у него одна чуждая агитация. Вот, примерно, доктор Гарин – отсталых взглядов субъект: «размашисто перекрестился», «стал про себя читать все молитвы, что знал». Довольно мещанство с его стороны. А как его жареный петух, извиняюсь, клюнул, понесло доктора в неразбери-бери какой опиум для народа, и началось цирковое шапито, что хушь бывших святых выноси: «Просящий должен был нарисовать на земле круг, вписать в него равносторонний треугольник, положить в один угол подарок ворону, в другой угол накапать крови белой вороны, в третьем углу сесть самому». Как там оно у товарища Ленина про интеллигенцию?.. Вот и я подтверждаю: с хлипким мировоззрением элемент, мелкобуржуазный. Но идеологию слабить – такая петрушка, граждане, не по существу момента. Пущай хушь переписку Энгельса почитает с этим, как его, дьявола…
* * *
Цхао ни ма! Сколько еще мучмарить фонку и сопливить отношения? Где тотальное прорубоно Великого и Ужасного, где торжественное пропихо? Дяодалянь, нюхните у мамочки: шуйляо и гнилое бридо. Хватит прессовать вымя. Ибо сказано: будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего будет ничего ничего ничего ничего ничего ничего ничего ничего ничего ничего ничего
